Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Следует иметь в виду, что Тютчев вовсе не исходил из мысли о "завоевании" Константинополя; ему представлялось, что возрождение этого всемирного града в качестве православной столицы совершится именно как бы само собой. Он даже утверждал в набросках к трактату "Россия и Запад", что турки "заняли православный Восток, чтобы упрятать его от западных народов". Иначе говоря, турки не столько завоеватели, сколько хранители, исполняющие мудрый замысел Истории. Идея или, вернее, образ тысячелетней христианской Державы - это по сути дела историософское мифотворчество поэта. Создавая миф об этой Державе, Тютчев основывался на заведомо поэтическом представлении об ее постоянном, непреходящем, но, так сказать, не явленном для всех бытии в Истории.

Нередко эту тютчевскую мифологему истолковывали (и продолжают истолковывать) чуть ли не как экспансионистскую, даже империалистическую. Между тем, если объективно разобраться во всех материалах, выражающих соответствующие мысли поэта (статьях, стихах, набросках, письмах), становится неопровержимо ясно, что в глазах Тютчева всякое завоевательное действие как раз целиком разрушало бы самую основу чаемой им "Державы".

Так, он не раз говорил о том, что попытки осуществления этой Державы предпринимались Западом. Именно такие попытки он видел в империях, созданных в IX веке Карлом Великим, в XVI веке - Карлом V, в XVII веке Людовиком XIV и в XIX веке - Наполеоном. "Но, - писал Тютчев, - Империя на Западе всегда была лишь узурпацией". И когда германский канцлер Бисмарк заявил, что единство наций достигается только "железом и кровью", Тютчев написал известные строки:

"Единство, - возвестил оракул наших дней,

Быть может спаяно железом лишь и кровью..."

Но мы попробуем спаять его любовью,

А там увидим, что прочней...

Эти строки можно скорее расценить как выражение прекраснодушной утопии, но уж во всяком случае нельзя усматривать в них экспансионизм. О самой истории роста России в течение веков Тютчев писал еще в ранней своей статье 1844 года, что в конце концов "не могла не уясниться действительная причина этих быстрых успехов, этого необычайного расширения России, поразивших вселенную изумлением: сделалось очевидным, что эти мнимые завоевания, эти мнимые насилия были делом самым органическим... какое когда-либо совершалось в истории; что состоялось просто громадное воссоединение". Здесь же он говорит, что в результате создался "целый мир, единый по своему началу, живущий своею собственною органическою, самобытною жизнью".

Можно, конечно, усмотреть в этих заключениях Тютчева известную долю идеализации; но в главном он прав, и современная историография трактует объединение целого ряда народов вокруг первоначальной Руси именно так* .

Между прочим, Герцен через тринадцать лет после Тютчева, в 1857 году, писал о том же: "Россия расширяется по другому закону, чем Америка; оттого, что она не колония, не наплыв, не нашествие, а самобытный мир, идущий во все стороны..."

И в тютчевской мифологеме "Державы" заключен, без сомнения, свой объективный смысл. Мы уже видели, что движение мысли Тютчева, совершавшееся именно в этой полупоэтической форме, было способно приносить ценнейшие плоды (хотя бы те удивительные предвидения, о которых шла речь выше).

Но в чем же Тютчев усматривал основное "начало" этого мира, этой "Державы"? Прежде всего - в глубокой и мощной способности подчинять частные, индивидуалистические, эгоистические интересы и стремления высшим интересам и стремлениям целого, общего, всенародного. Он писал о присущей этому миру "способности к самоотвержению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы", и утверждал, что на Западе, напротив, господствует совершенно иной строй жизни и сознания:

"Человеческое я, желая зависеть лишь от самого себя, не признавая и не принимая другого закона, кроме собственного изволения, словом, человеческое я, заменяя собою Бога, конечно, не составляет еще чего-либо нового среди людей; но таковым сделалось человеческое я, возведенное в политическое и общественное право и стремящееся в силу этого права овладеть обществом". Ярчайшие выражения этого "принципа" поэт видел в фигурах Наполеона и, позднее, Луи-Бонапарта (Наполеона III).

Для верного понимания воззрений Тютчева необходимо объективно охарактеризовать его отношение к революциям его времени. Тютчев выступал против главного, основного содержания революций 1789 и 1848 годов, - того содержания, которое в конечном счете как раз и приводило к власти "бонапартов" (в этом поэт предвосхитил Достоевского и Толстого, в творчестве которых борьба с "наполеоновской" идеей занимает громадное место). При этом Тютчев всегда имел в виду не только революционные события как таковые; он глубоко осознавал их как выражение целостной сущности общественного развития и пророчески предвидел их далекие последствия. Он писал, в частности: