Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Такой подход к делу был весьма типичен для того времени. В 1846 году Чаадаев, направляя переведенную им на французский язык статью Хомякова "Мнение иностранцев о России" своему парижскому приятелю графу Сиркуру, просил его "пристроить" эту статью в одном из парижских периодических изданий: "Наилучший способ заставить нашу публику ценить произведения отечественной литературы, это - делать их достоянием широких слоев европейского общества... Среди нас еще преобладает старая привычка руководиться мнением вашей публики".

Еще ранее, в 1839 году, Иван Киреевский, рассуждая о самостоятельной природе русской церкви, писал в заключение: "Желать теперь остается нам только одного: чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность... нашей церкви и написал об этом статью в журнале; чтобы немец... изучил нашу церковь поглубже и стал бы доказывать на лекциях, что в ней совсем неожиданно открывается именно то, что теперь требует просвещение Европы. Тогда, без сомнения, мы поверили бы французу и немцу и сами узнали бы то, что имеем".

Именно этими самыми соображениями руководствовался, без сомнения, и Тютчев, когда, говоря современным термином, пропагандировал взгляды Фальмерайера среди правящих кругов России. Более того, Тютчев всячески поощрял самого Фальмерайера, восхваляя его понимание самостоятельности России. Уже приводилась запись в дневнике последнего, воспроизводящая слова Тютчева: "Я один из всех публицистов Запада понимаю, что такое Москва..." и т. д.

Через четыре месяца, 28 февраля 1843 года, Фальмерайер записывает: "Обедал у Тютчева... г. Тютчев... проповедовал хвалы моему имени у сарматов; "на меня рассчитывают". - Введение в обращение идеи Восточной великой самостоятельной Европы - в противовес Западной - является, собственно говоря, моей заслугой".

Из записей Фальмерайера известно, что Тютчев убеждал его в мирном характере политики России (или, шире, Восточной Европы). "Мы хотим только существовать", - говорил Тютчев. Но еще более важно было то, что он внушал германскому идеологу мысль о бесполезности, даже бессмысленности борьбы Запада с Россией: "Европейский гнев, зависть к равному; однако все враждебные меры имели следствием только возвеличение и славу ненавистного соперника".

В этой постановке вопроса, кстати сказать, нельзя усматривать стремление превратить Фальмерайера в "союзника" России,- хотя именно так истолковывают тютчевские намерения. Если уж говорить о союзе, к которому побуждал Тютчев Фальмерайера, - то это союз, так сказать, по предотвращению смертельной схватки России и Запада. Но мы хорошо знаем, что Тютчев понимал неизбежность "нового 1812 года". И поведение Тютчева было, без сомнения, сложной и продуманной дипломатической акцией, которую он отнюдь не проиграл (как утверждают писавшие об этом эпизоде).

И, наконец, последнее, но далеко не последнее по важности. Близко познакомившись с Фальмерайером, Тютчев, без сомнения, понял, что перед ним - в высшей степени тщеславный, очень падкий и на лесть, и на всякого рода выгоды человек. Это совершенно ясно видно из дневников Фальмерайера. Вот хотя бы несколько его записей: "хорошее настроение... от того, что статья... стоит... с большой от всех похвалой на первом месте в фельетоне "Всеобщей газеты" и возбуждает много разговоров"; "душевное волнение по случаю блестящего эффекта большой статьи"; "просвещенные дамы буквально влюблены в статью... указывают ей высокое место среди продуктов человеческого духа".

Из записей тютчевских речей в дневнике Фальмерайера явствует, что Тютчев постоянно восхваляет его, и это встречается с самодовольным восторгом ("я один из всех публицистов Запада..." и т. п.).

Знал Тютчев и о том, что Фальмерайер чрезвычайно охотно прислуживал влиятельным и богатым людям, в том числе тютчевскому родственнику Остерману-Тол-стому, которого он постоянно посещал и в конечном счете добился награды - умирая, генерал завещал ему десять тысяч франков. При этом Фальмерайер был не очень разборчив: так, он сумел получить и стипендию от баварского кронпринца, и орден от турецкого султана, а его путешествия оплачивались австрийским князем Дитрихштейном...

Все это убеждает в том, что Тютчев рассчитывал вовсе не на "перевоспитание" Фальмерайера, а на его небескорыстную службу русскому правительству (вот в этом-то случае его репутация врага России была в высшей степени полезна). Правда, служба эта продолжалась недолго (мы еще увидим почему).

В июне 1843 года Тютчев наконец приехал на родину; как мы помним, он должен был это сделать еще весной 1840-го, но все откладывал свою поездку. Он, в частности, уже собрался совершить эту поездку осенью 1842 года, но, узнав, что Амалия Крюднер намерена провести зиму за границей, решил отложить свой приезд в Петербург. Родителям он сообщил, что ему "необходимо" присутствие Амалии в Петербурге.