Пророк в своем Отечестве

Полковник Никольский уже знал, что Григорий Иванович Алафузов действительно живет по Ямской улице, в доме на углу Кузнечного переулка, и что он приехал из Ставрополя как будто бы по коммерческим делам; но уж больно не хотелось Никольскому останавливаться на поимке одного Фриденсона, когда клюет вовсю и рыба ловится, – опыт жандармской службы подсказывал ему это.

Очень занимателен молодой элегантный господин: как-то легко отвечает на все вопросы и способен поддержать любую тему в разговоре. Именно такой господин как раз и может играть очень серьезную роль в тайной организации. А если так, то тут без крупного выигрыша никак не обойтись. Ах, награды, награды! Ну почему они всегда так притягательны?

Но не в них одних дело: во всю свою службу полковник всегда чувствовал себя прежде всего патриотом, слугой царю и Отечеству. Да и нравственные принципы: ну как эти фурьеристы[19] смелее высунут головы? Эдак ведь покачнут основы самой добродетели и морали; для них даже царя убить – вроде как геройство совершить, тогда как это есть самая тяжелейшая преступность…

Как человек практический, полковник Никольский полагал, что с обыском у Алафузова тянуть нечего. Только всё надо сделать аккуратно и тихо, скрытно. Чтобы рыбку не спугнуть. Вот почему пришлось выжидать и маневрировать, развлекаясь с задержанным разговорами, чтобы квартирку его в это время очень внимательно посмотреть.

Посмотрели, ничего путного не нашли. Однако взяли фотографии. Теперь их предъявляют в Петропавловке – глядишь, кто-нибудь и скажет, что за фрукт этот Алафузов…

Да, однако всё надо делать быстрее. Этот молодой человек уже намекал, что у него есть знакомства значительные, могут взгреть за то, что задержал… Впрочем, всё скоро разъяснится – надо быть терпеливее…

– Вот вы, Георгий Иванович, живете рядом с известным писателем, – рассуждал Никольский. – Надеюсь, поддерживаете с ним отношения? Ну, разумеется, без всякого там амикошонства[20], а так, с почтением и для душевного комфорта… Нет, я понимаю, они народ чрезвычайно занятой, однако и не без фраппировки[21] общества. Представьте, буянят иногда, что называется, при всем честном народе… Один газетер в ресторации мамзель укусил. Но я не о том веду речь. У нас, знаете, сюжеты! Вот бы господам писателям к нам пожаловать и поглядеть. Впечатлений-то! Иначе, Георгий Иванович, создается мнение, что как бы из пальцев высасывают… Вы не согласны?

– Я не писатель, господин полковник. Что до сюжетов, то ведь есть же и газетные отчеты.

– Не то, не то, – замахал руками Никольский. – Отчеты к публикации просматриваются… и очень основательно. Хотя кое-что просачивается, разумеется. Но в самом общем виде. Вот, например, дело Григория Гольденберга… Не знакомы?

– Так, читал кое-что.

– «Кое-что» – это вы хорошо заметили. Именно так у нас и знают. А вот я сейчас подробностей вам подсыплю, и крайне занимательных. Потому что вы мне нравитесь, Георгий Иванович. Да и должен же я вас отблагодарить хоть как-то за то, что вы помогаете нам в деле государственном. Хотя для вас и утомительно сидеть здесь со мною…

– Беседа с вами – занятие приятное, однако есть и дела. Я вам уже говорил, что у меня необычайно важное свидание и отменить его никак нельзя.

– И не отмените, любезнейший Георгий Иванович. Вот вы послушайте мою поэму, и будете ее потом часто вспоминать. Благодарить даже, может, будете, – сказал полковник неожиданно серьезно и веско. – Хотя, разумеется, я никакой не поэт и даже не претендую, – опять продолжил он с оттенком шутовства. – Но суть, суть интересна, как я думаю, чрезвычайно. Итак: киевский купец второй гильдии – отец нашего героя. Семья немалая – шестеро детей у купца Гольденберга, а сверх того еще и приемная дочь Фишман. Факт показательный: то есть человек добр, коли берет еще и приемную дочь к шестерым своим деткам. Крещеный, со своей национальностью порвал. То есть порвал в смысле религиозном, и никак больше. Дело у него идет довольно хорошо, детки растут, надежда и опора стареющих родителей; представьте, с каким трудом этим-то родителям приходится держать дом в Киеве и выводить деток в свет Божий. Особые надежды они возлагают на сына Григория – он, кажется, удался: и собою хорош, и манерами, и осанок несколько приличных успел где-то схватить. Одним словом, надежда. И что же эта «надежда»? Да вдруг фраппирует наповал и отца, и мать. Втекает, как ручеек, в реку этого «нового поколения». Вы извините меня за слог, Георгий Иванович, но я обещал поэму – потому и стараюсь. Одним словом, становится революцьонэром!

Александр много знал о Гольденберге. Делая крайне заинтересованный вид, он вглядывался в глаза жандармского полковника, стремясь скорее понять существо «поэмы».

Глаза у полковника карие, довольно крупные, и, когда он закруглял фразу и поднимал бровь, в левом глазу вспыхивала искра – вроде как он сигнал подавал: вот, слушайте, это необыкновенно важно и имеет для вас последствия.