Пророк, или Загадка гибели поэта Михаила Лермонтова

– Страшен сон, да милостив бог, – реагирует на сказанное Екатерина Карамзина, мать Софьи.

– А вы слышали новость, господа? На Булгарина в Нарве напали разбойники. Окунули его с головой в реку, и в кармане у него раскис очередной пасквиль на русскую литературу, – подлил масла в огонь юмора Тургенев.

Снова все смеются, кроме Лермонтова. Мусина-Пушкина тревожно взглядывает на него. Лермонтов сидит сгорбившись, смотрит за окно, где в густых сумерках пылает странным желтоватым огнем зелень Летнего сада.

– Ничем не удается развеселить его, – почти шепотом говорит Софья Карамзина Вяземскому.

– Вы видите, София Николаевна, мы уж с Тургеневым стараемся вовсю, как два старых рысака, но ничто не помогает, – тоже шепотом отвечает ей Вяземский.

– А Мятлев будет сегодня? – спросил Тургенев.

– Обещался прийти, – ответила Екатерина Карамзина.

– Вы знаете, какую дерзкую штуку он на днях отколол на обеде у графини Воронцовой? Он сидел с молоденькой маркизой Траверсе. Маркизу преследовал поклонник, адъютант наследника, – он поднес ей огромный букет. Маркиза имела неосторожность пожаловаться Мятлеву на назойливость поклонника. Что же делает Мятлев? Он требует у лакея блюдо, берет букет, крошит ножом цветы и листья на мельчайшие кусочки, поливает маслом, солит, перчит и приказывает лакею отнести этот салат из цветов поклоннику в качестве угощения, присланного маркизой, – смеясь рассказал Тургенев.

– Сразу узнаю Ишку Мятлева! – сказала Софья Карамзина.

– Да, это очень забавно, – говорит Лермонтов, не улыбаясь, думая о чем-то своем и гладя собаку.

После недолгого молчания:

– Софи, вы знаете, что сегодня я уеду на Кавказ прямо отсюда? Я распорядился, чтобы лошадей подали к вашему крыльцу. С бабушкой я уже попрощался. Бедная моя бабушка… Сколько было слез…

– Это очень хорошо, по-дружески, Мишель, спасибо, – ответила Софья Карамзина.

– Наталия Николаевна Пушкина! – объявил слуга в дверях.

Мужчины встали. Екатерина и Софья Карамзины торопливо пошли к дверям. Вошла Наталия Пушкина.

– Какая редкая гостья! – воскликнула Екатерина Карамзина.

– У меня столько забот с детьми, что я с трудом освобождаю для себя только два вечера в неделю, – здороваясь со всеми, сказала Пушкина.

Лермонтов последним поцеловал у нее руку.

– Я слышала, что вас снова усылают на Кавказ, Михаил Юрьевич.

Лермонтов поклонился.

– Отчасти вы виновник того, что я приехала сюда. Я хотела проститься с вами.

– Вы слишком добры. Чем я заслужил такое расположение? – с некоторым удивлением ответил Лермонтов.

– Я знаю, что вы в душе осуждаете меня из-за мужа, и, поверьте, я благодарна вам за то, что вы со мною никогда не лицемерили.

– Если это заслуживает благодарности, то извольте, я ее принимаю.

– Значит, мир? Мне бы не хотелось, чтобы что-то оставалось между нами, мешающее нашим добрым отношениям… Я вам очень благодарна за ваши стихи, посвященные Александру…

– Моя любовь к Александру Сергеевичу так велика, что я переношу ее на всех людей, которые были ему дороги.

Он наклонился, поцеловал руку Натальи Николаевны.

Наталья Николаевна, давно отвыкшая от особого мира поэзии, втянувшаяся в докучный вдовий быт с болезнями детей и необходимостью экономить на шпильках, вдруг под устремленными на нее черными глазами поручика начала освобождаться из невидимых пелен, дышать глубже и вольнее. Она просыпалась, хорошела на глазах, все ее существо, как встарь, излучало простодушную прелесть – на нее смотрел поэт!

– Вы еще будете счастливы, – сказала она ему благодарно.

Он покачал головой.

– Человек счастлив, если поступает, как ему хочется. Я никогда этого не мог.

– Почему? – Ее большие близорукие глаза смотрели с ласковой укоризной.

– Моя жизнь слишком тесно связана с другими. Сделать по-своему значило бы оскорбить, причинить боль любящим меня, неповинным.

Она прошептала, потупившись:

– Неповинным?..

Он ответил не слову, а тоске ее сердца:

– Все неповинны, вот в чем трудность. Некому мстить, и с кого взыскивать?

– Многое начинаешь понимать и ценить, только потеряв, – сказала она, поборов близкие слезы. – Это ужасно.

– Нет, это благодетельно! Душа растет страданием и разлукой! Счастливые дни бесплодны. Вернее, они начальный посев. Но подняться ростку помогает лишь наше позднее понимание.

– Я богата этим пониманием, мсье Лермонтов. Но что с того? Он об этом никогда не узнает!

Лермонтов близко заглянул в ее глаза с влажным блеском.

– А если он знал всегда? Если его доверие было безгранично, как и любовь к вам?

Они молчали несколько минут.

– Бог воздаст вам за утешение, – сказала, наконец, она, откидываясь с глубоким вздохом. И вдруг прибавила непоследовательно, с живой, ясной улыбкой:

– Я очень люблю вашего «Демона». Почему-то ощущаю себя рядом с ним, а не с Тамарой. Особенно когда он так радостно парит над миром. Я никогда не видала Кавказа… Всегда завидовала Александру, что он так много путешествовал.

Движение ее мысли сделало новый поворот. Черты стали строже, словно тень юности окончательно покинула эту женщину – вдову и мать.

– Смолоду мы все безрассудны: полагаем смысл жизни в поисках счастья.