Пророк

Если была возможность ехать на машине, Холмогоров всегда ее использовал, к услугам железной дороги или авиакомпаний прибегал редко, когда расстояния были уж очень большими. Если же до города можно было добраться в течение дня, то он ехал на собственных «Жигулях» черного цвета.

Согласно предписаниям врачей, поставивших его на ноги после травмы позвоночника, Холмогорову нельзя было сидеть более пятнадцати минут. Даже писать ему рекомендовали стоя.

В Москве Холмогоров так и поступал. А когда за рулем предстояло сидеть часами, он пользовался тугим кожаным корсетом, который принимал на себя половину нагрузки, предназначающейся позвоночнику. Благодаря корсету его осанка была прямой, и он ходил не сгибаясь, вскинув голову, из-за чего казался несколько надменным. Корсет спас его и от бандитского ножа на станции Старый Бор.

"В городе поселилась ненависть, – думал Холмогоров, ведя машину. – Человек же, ослепленный ненавистью, не способен думать, все мысли его лишь о мести. Но одна ненависть не способна остановить другую, злоба рождает злобу.

Об этом написано в Евангелии, многие знают, многие повторяют эти прописные истины. Но одно дело знать, другое – следовать".

Осталась позади кольцевая дорога, впереди показался синий щит с названиями городов. Напротив Ельска стояла цифра «285».

«Приеду в город, когда уже будет темно, – подумал Андрей Алексеевич. – Это и к лучшему. Не будет суеты, как в прошлый раз – и отказываться от опеки мэра Цветкова неудобно, и принимать ее неловко».

* * *

После того как в городе погибли три, спецназовца, в Ельске были приняты все меры предосторожности. На всех въездах и выездах из города установили блокпосты, благо всего два железнодорожных и четыре автомобильных направления соединяли Ельск с внешним миром.

Для этого мэр Цветков распорядился прямо со стройки жилого дома снять железобетонные блоки-комнаты.

За один день на дорогах соорудили шлагбаумы. Теперь никто не мог проехать по дороге, не предъявив документы и не объяснив толком, что ему понадобилось в городе. Случалось, машины заворачивали, особенно легковые, когда водитель чем-то не нравился ОМОНовцам.

Со стороны московского шоссе бетонную блок-комнату не только поставили, но и побелили, укрепили над ней безобразную синюю надпись, полностью противоречащую предназначению сооружения: «Добро пожаловать». Неширокое, на две полосы, шоссе перегораживала полосатая доска шлагбаума, на нем мерно мигали красным светом два светофора. Уже стемнело, город поблескивал огнями, до него оставалось три километра.

Дежурили на московском блокпосту пятеро спецназовцев, старшим среди них был назначен сержант Павел Куницын. Водители из окрестных городов и деревень особенно не спешили в Ельск.

Во-первых, – блокпосты, а во-вторых, никому не хотелось появляться в городе, где орудует чеченский снайпер. Пока он убивает только ОМОНовцев, но вдруг ему что-то в голову стрельнет, и он начнет палить по мирным жителям? Поэтому шоссе и казалось вымершим.

Один из ОМОНовцев, облаченный в бронежилет, в каске, нахлобученной по самые мочки ушей, держа короткий десантный автомат наготове, прохаживался возле шлагбаума, стараясь не попадать в свет красных лампочек. Остальные четверо ОМОНовцев сидели в бетонной коробке.

Блок-комната изготовлялась с большой лоджией, поэтому окно во всю стену заложили кирпичом, оставив лишь дверной проем да узкую щель, из которой просматривались шоссе и прохаживающийся ОМОНовец.

Убранство блокпоста было небогатым, ОМОНовцы еще не успели толком тут обжиться: стол, сбитый из плохо оструганных досок, две лавки, эмалированный бачок с питьевой водой, дешевый магнитофон, печь-буржуйка. Под потолком на белом, как отваренная кость, проводе висела лампочка, бросавшая на лица ОМОНовцев тревожный неровный свет. На столе лежали розданные для игры карты и колода с открытым козырем – пиковым тузом. Но брать карты в руки никто не спешил, игра в переводного дурака всем порядком надоела.

Оружие далеко не прятали, заряженные автоматы с рожками, скрученными изолентой, покоились у спецназовцев на коленях. Бронежилеты и каски лежали на свободной скамейке.

– Паша, ты старший, объясни нам, – допытывался сержант Прошкин у Куницына, – почему ребята в Чечню поехали, а нас не послали?

– Приказы не обсуждаются, – раскуривая сигарету, ответил Паша.

– Не нравится мне это, – вставил Иван Маланин, самый молодой из ОМОН-овцев.

– Куда нас пошлешь, разве что на… – оставил официальный тон Куницын, – всего пять человек из отделения осталось.

– Ты говоришь так, будто наперед знаешь, что не сегодня, так завтра одного из нас не станет, Куницын прищурился, дым от короткой сигареты разъедал глаза.

– Майор Грушин сказал, что разбирательство по происшествию в Чечне закрыто окончательно, даже дела уголовного не возбуждали.

– А мне кажется, – отозвался Иван Маланин, – нас из-за него тут и держат. Снова приедет следователь и станет допытываться.

– Пусть допытывается, – зло ответил сержант Куницын, – мы знаем, что говорить.