Пророк

Он высморкался и вытерся грязным рукавом длинной рубахи.

— Отнеси кружку в землянку, у меня не так много утвари, чтобы ею разбрасываться, — сказал горбун, и его слова однозначно следовало расценить как вежливое приглашение.

Подняв с земли кружку, Лориан по насыпным ступеням вошел в глубь угрюмого жилища. Землянка оказалась очень просторной. При Фаддии здесь хватало места нескольким семьям. Осматривая берлогу Твака, Лориан подумал совсем об ином: а как близко расположена землянка Щедрило к поселению распутных женщин? Если ему нравятся танцы голых женщин, почему он отсиживается в какой-то неведомой норе?

Днем жители Язочи встречались друг с другом лишь на водопойной тропе. Но по ночам западный берег Копы озарялся десятками костров. В темное небо взлетали искры от камышовых снопов, подбрасываемых в огонь. Твак высказался отрицательно о развлечениях подобного рода, но Лориан почувствовал, что больше всего на свете горбуна мучит именно невозможность принять участие в общем веселье. Физическое увечье — тяжелое испытание для молодого мужчины. Черты лица Твака были бы даже приятны, если бы не вечно брезгливая гримаса, которая свидетельствовала скорее о глубоком душевном надломе горбуна, нежели о его мизантропических настроениях. Глаза, преисполненные отчаяния, говорили о его постоянной борьбе с самим собой. Но временами во взгляде Твака сквозила и печаль, а в его язвительных высказываниях сльшшлась тоска по нормальному человеческому общению. Да и вообще всем своим обликом Твак являл такую откровенную беспомощность (под маской презрения к людям), что Лориан сразу вывел его из круга подозреваемых в знании щедриловских тайн.

Твака можно было только пожалеть, ведь среди язо-чинцев он был единственным, для кого женские ласки оставались недостижимыми. Убедившись, что, кроме злого языка, ничего иного Твак от Фаддия не унаследовал, Лориан вернулся на озеро.

От Удалинки он знал, что ни одна из женщин Подгорья не удостоилась чести ласкать Щедрило. Лориан рассмеялся, когда Удалинка предположила: а что, если Твак и есть Щедрило? Нет, это невозможно. Да, конечно, Твака не любили, но его и не боялись.

Лориан стал иногда захаживать в гости к Тваку. Тот встречал его неизменно желчными фразами и презрительным взглядом бесцветных глаз. И все же не казался он Лориану таким омерзительным, как Барбо, хотя бы потому, что горбун никогда никому не завидовал. Однажды Лориан увидел в руках у Твака женскую статуэтку редкой красоты.

— Нравится? — спросил Твак.

— Никогда не видел ничего подобного, — признался Лориан, в изумлении рассматривая обнаженную женскую фигурку из белого с розовыми прожилками мрамора.

— Сделал мальчишка Напролик по моему требованию. Я его научил тайнописи и познакомил с Герко. Так он к нему и прилип. К речевику и к его… прекрасной жене.

— Напролик? — переспросил пророк.

— Да, после того как я увидел Асколу в мраморе, я изменил отношение к глупым мураяврам. Мальчишка сумел передать ее красоту.

— А где руки? — спросил Лориан.

— Их не было. Что возьмешь с мураявра? Отговорился тем, что будто бы не научился выбивать из мрамора руки. Болтун. Все мураявры ленивцы. Хотя отсутствие рук не мешает ей блистать необычайной красотой. Эта богиня достойна дневных и ночных молитв.

Лориан, затаив дыхание, продолжал рассматривать статуэтку. Тело богини было прекрасно. Лориан держал в руках не кусок камня, но прохладный и упругий завиток раннего цветка, навстречу первому лучу разорвавший тесную оболочку. Заря восточных берегов Ойкумены не успела уронить на нежный стебель ее тела радостную слезу.

Твак продолжал восхищаться статуэткой, поразив Ло-риана непривычной поэтичностью слога:

— Ты только полюбуйся этой свежестью стана, пышностью груди. Что ни взгляд — то новые извивы тончайших, совершенных линий!

— Кажется, слегка вьющиеся волосы собраны торопливо в узел тайного письма. Ваш отец так бы и сказал, — снова вспомнил Лориан о далеком Фаддии.

— Поставь статую и отойди, чтобы увидеть пробор, и убедись, что его расчесывали в Милазии. О красоте лица и говорить нечего. Гордое сознание всепобеждающей власти дышит в разрезе губ и глаз, в воздушных очертаниях ноздрей. Гордость… Это гордость прекрасной рыбы, могучего дракона, длиннотелого змея, распустившегося цветка. Талантливый мураявр душой перешел в камень. Ни на чем глаз не отыщет тени преднамеренности, все, что невольно поет мрамор, говорит чудо-женщина, а не дикий неграмотный художник.