Пророчество

— Про небеса не скажу, но любой англичанин изъяснит вам земное значение сей даты. День восшествия на престол, когда ее величество была провозглашена законной королевой Англии. С тысяча пятьсот семидесятого года объявлен государственным праздником, его отмечают торжественными процессиями и всеобщим весельем на улицах городов. В нынешнем году зрелище предстоит особенно пышное — двадцатипятилетие правления. Почему тебя заинтересовал этот день?

Я помедлил, не зная, стоит ли рассказывать учителю о записке, найденной внутри зеркала Сесилии Эш. Меня смущало, что вывод-то он сделает такой же, как и я, но увяжет эту опасность с абсурдными видениями Келли и сочтет себя обязанным предупредить королеву в той слегка истерической манере, которая порой ему свойственна.

Под испытующим взглядом доктора Ди я быстро прокручивал в мозгу все варианты. Должно быть, тот самый человек, который вручил Сесилии склянку с ядом, послал ей и бумагу с датой — указанием, когда следует пустить отраву в ход. Назначил двадцать пятую годовщину восшествия Елизаветы на престол днем ее смерти? Стоит подобному предположению прозвучать в стенах дворца, поднимется такой шум, такую напустят дымовую завесу, что за ней скроются все следы подлинного заговора, к тому же и так ясно, что первоначальный замысел не удался — если таков был план злоумышленника. Сесилия Эш мертва, яд благополучно попал в лабораторию доктора Ди. Что теперь? Будет ли заговорщик искать другие способы, дабы поразить королеву в день восшествия на престол? Теперь уже я не сомневался в том, что Сесилию убил человек, вручивший ей эти коварные дары: он вовлек ее в заговор, уговорил отравить королеву, а затем бросил возле ее трупа изображение Елизаветы с пронзенным сердцем как напоминание о проваленном задании.

— Бруно? Ты чем-то встревожен? — Доктор Ди с отеческой заботой взирал на меня. — Что случилось?

— Нет-нет, я слышал, как эту дату упоминали слуги в посольстве, и заинтересовался, чем она так важна. — Я принудил себя поглядеть учителю в лицо и внезапно почувствовал прилив горячей любви к нему. Повинуясь порыву, я крепче ухватил его за плечи и расцеловал в обе щеки. Он был несколько этим смущен, но вроде бы и доволен. — Помните: ни слова о видениях, — повторил я на прощание и на том расстался с ним.

Я заплатил лодочнику, доставившему меня в Мортлейк, чтобы он дождался моего возвращения, потому что в этой части реки найти попутный транспорт не так просто. Мы двинулись обратно по направлению к Лондону, и примерно минут через двадцать я заметил лодчонку, державшуюся метрах в пятидесяти позади нас. В лодочке сидел единственный пассажир. На таком расстоянии я мог разглядеть лишь, что это мужчина в плаще, какие обычно носят путешественники, и в надвинутой на глаза шляпе. Слишком далеко, чтобы разобрать черты лица.

— Эта лодка так и идет за нами от Мортлейка? — спросил я своего гребца, и тот, прищурившись из-под козырька своей кепки, отвечал:

— Вон та вон? Точно, сэр. Она и у берега стояла поблизости от того места, где вы сошли.

— Все время там простояла, пока я был на берегу?

Он пожал плечами:

— Не берусь сказать, сэр. Изрядную часть времени, за это поручусь.

— И пассажир тот же самый? Или он сел в Мортлейке?

— Не обратил внимания.

— Однако отплыли они одновременно с нами?

— Ясное дело, раз оказались прямо у нас за кормой.

— Гребите помедленнее, — распорядился я. — Дайте им нас нагнать.

Лодочник замедлил движение весел, но шедшая позади лодка, очевидно, во всем подражала нам: расстояние между нами оставалось неизменным. Тогда я велел вовсе перестать грести; лодочник возразил, что течение тут слишком сильное, нас отнесет к берегу. Другая лодка тем временем сместилась к противоположному берегу, дальше от нас. По мере приближения к Лондону на реке появлялось все больше транспорта, но наши две лодки неизменно следовали друг за другом. Как я ни старался, хорошенько рассмотреть пассажира преследующей лодки мне так и не удалось. В Патни второй лодочник внезапно погнал свое суденышко поперек реки и причалил у пристани, а мой продолжал грести вперед, и напоследок я углядел общий абрис моего преследователя, когда тот выходил на берег. Ничего запоминающегося: среднего роста, обычного телосложения, и он по-прежнему закрывал лицо шляпой, покуда не поднялся по лестнице и не скрылся из виду.