Пророчество

Я мог пожаловаться Кастельно, но чем бы он мне помог? Посол и так боится нажить себе в Говарде врага, толкнуть его в объятия Мендозы. Мне следовало сообщить Фаулеру о найденном в доме Говарда генеалогическом древе и через него известить об этом Уолсингема, но мне так не хотелось выдавать тайну часовни! Если в усадьбу Арундел наведаются с обыском, Говарда уличат в занятиях магией, а книга Гермеса попадет в руки властей, и, кто знает, судьи по невежеству своему могут сжечь драгоценный том! Пусть уж лучше книга остается в руках Говарда — недоступная для меня, но в целости и сохранности. Мы с этим английским вельможей заклятые враги, но при этом мы повязаны общей тайной, общей страстью.

Прикрыв глаза, я вспоминал, как пальцы мои касались шероховатого кожаного переплета, как раскрылись старые жесткие страницы; утрата переживалась почти как физическая боль. Дайте нам с доктором Ди время, и мы бы, без сомнения, сумели разгадать даже код Гермеса. Но если Фаулер уже доложил Уолсингему о прошедшем собрании — а он должен был это сделать, — министр ее величества, скорее всего, уже готовится к обыску в доме заговорщиков. Лишь бы Генри Говард, который стольким рисковал ради этой книги и хранил ее долгих четырнадцать лет, вовремя спохватился и припрятал ее подальше от ищеек.

Наконец я заставил себя подняться. Натянул чистые штаны, кое-как уложил все еще влажные волосы и всмотрелся в свое отражение в зеркале у кровати. Ссадина на виске почти зажила, однако борода была всклокочена, и мне показалось, будто прошедшие дни состарили меня на годы. На лбу осталась так и не смытая полоска сажи. Я перелил воду из стоявшего на столике возле окна кувшина в плоскую миску, подсолил и прополоскал рот. Что ж, если я нравлюсь Мари, грязью из Темзы и вонью женщину не напугаешь. Самое время испытать ее чувства, решил я. Не она одна умеет использовать свое тело в качестве приманки, чтобы выпытать нужную информацию.

Дом затих. Когда я пробирался по галерее первого этажа, шаги мои глухим эхом отдавались на темных деревянных половицах, я то вступал в луч света, то вновь проваливался в тень, опасаясь в любой момент наткнуться на кого-нибудь из слуг или на Курселя с его талантом появляться ниоткуда и мерить меня презрительным взглядом. Но я благополучно, так никого и не встретив, добрался до конца коридора на первом этаже, где располагались покои Мари и ее дочери. Из-за прикрытой двери слышался тоненький голосок маленькой девочки и перебивавший ее строгий голос женщины — на голос Мари он не был похож. Значит, это детская, а ее комната рядом, и, если Мари там нет, тем лучше: я пока что огляжусь там, а коли застанет меня за обыском, оправдание у меня готово. Набрав в грудь побольше воздуху, я постучал в дверь.

— Entrez. Войдите.

Она сидела за маленьким письменным столиком у окна с пером в руках. При виде меня по ее лицу почти неуловимой тенью скользнуло удивление, словно я не вписывался в эту сцену, словно я, актер-неудачник, не под свою реплику вышел из-за кулис, но эта удивительная женщина мгновенно овладела собой и знаком велела мне закрыть дверь.

— Бруно. — Она поднялась, расправила юбки. Платье на ней было оттенка бледного золота, лиф украшен перламутровыми пуговицами. Распущенные волосы падали на плечи, свет рельефно выделил ее ключицы, когда красавица двинулась мне навстречу. Я строго напомнил себе, что моя задача — поймать убийцу, и не исключена вероятность, что эта женщина как раз и стоит за расследуемыми мною убийствами.

— Полагаю, вы уже слышали печальную весть о нашем писце? — Она не подошла вплотную, остановилась за два шага от меня, сложив руки перед собой.

Мой неожиданный визит явно застал ее врасплох. Быть может, подумал я, это сыграет мне на руку.

— Дюма. Прямо не верится. — Я потер большим и указательным пальцами переносицу и опустил глаза. Пусть думает, что я вне себя от горя; женщину хлебом не корми, только дай утешить мужчину. Я это не раз замечал.

— Не стоит забывать, как опасен этот город. — Она слегка пожала плечами. — А уж для католиков в особенности. Бедный… Дюмас или как его? А вы как себя сегодня чувствуете? Голова, должно быть, болит. — Она засмеялась слегка нервным смешком, взглянула на дверь.

— Болит. И я хотел извиниться за вчерашнее поведение… — Я выразительно прижал пальцы к виску.

— Ох, оставьте. Вы шокировали графа Арундела, но это даже забавно. Он невыносимый ханжа. — Она слегка надула губки, и в смехе ее слышалось облегчение. — А я и не знала, что вы любите выпить, Бруно.

— Обычно я пью мало, — возразил я, исподтишка (надеюсь, не слишком заметно) оглядывая комнату.

У дальней от двери стены стояла кровать с белым пологом, рядом — зеркало, туалетный столик с множеством каких-то баночек, флаконов, щеточек. Вздумай кто-нибудь хранить яд под видом духов, здесь самое место. Но еще интереснее тот столик у окна, на нем — несколько страниц, исписанных изящным почерком. Она прервалась, когда я вошел.

Я вновь приковался взглядом к ее лицу и постарался ответить как можно искреннее: