Пророчество льда

Мгновенно скованный льдом песок заскрипел, камни стали лопаться, словно по ним ударили тяжелым молотом. Ветер, рванувшийся из-за спины, нес с собой, словно стрелы, колючие осколки льда. Метель поднялась такой чудовищной силы, что я сам еле удержался в седле, а чуть влажная одежда затвердела как камень. При каждом движении кожа на куртке и плаще трескалась, трещала и рвалась. Демоны разлетались словно пыль. Как пепел растворялись в воздухе, увлеченные ветром. Бадаян упал на колени и замер, обернувшись, как покрывалом, своим каросом.

Когда утихла метель, воздух пустыни показался нестерпимо жарким, хотя еще до этой короткой схватки ночь казалась мне прохладной. Огненный шар, висящий над нами, по-прежнему ярко светил, отбрасывая неестественно искаженные огромные тени. Ледяная одежда легла на тело, стала таять. Медленно, стараясь не делать быстрых и резких движений, я вынул клинок и подошел к месту недавней схватки. Закутанное в ткань тело мага сотрясалось от холода. Вспотевшая рука примерзла к стальному посоху, а ресницы, борода и усы Маидума покрылись белым инеем.

– Хорошо, что я не полез в драку с тобой там, у южных городских ворот, – сказал бадаян, стуча зубами и еле шевеля непослушной челюстью.

– Ты молодец, что вообще не полез в драку со мной. Жаль твоего друга, мне стоило вмешаться раньше.

– Его душа уже на пути в земли Луэра, это рай, он был священным воином, не то что я. Помоги встать.

– Ты ранен?

– Это не плохо, стоило отбросить посох, и раны бы не было. Колени не гнутся, суставы как из стекла.

– Так убивает лед, он сковывает, а потом ласково убаюкивает, усыпляет, лишает чувств. Он милосерден.

– Успел, заметил… Я твой должник, Хаттар.

– В первую очередь, ты мой проводник.

Лед не пощадил бадаяна. Ему досталось. Обмерзла часть лица, рука, он все время кашлял, а лихорадка не отпускала его еще долгое время.

До озера мы добрались только к рассвету. Долго пришлось возиться с могилой для погибшего пустынника. Нашли глубокую впадину, уложили туда обезглавленное тело бадаяна и завалили камнями, самыми огромными, которые только сумели найти.

– Почему ты назвал его святым воином? – спросил я Маидума, когда обряд закончился.

– Он служитель Оракула с детских лет. Всю жизнь посвятил военному искусству, но не как наемник, а как послушник храма. Он никогда не был свободен в выборе, за него все решали жрецы. Воин, который служит вере, считается святым, и любая ошибка, которую он может совершить, вольно или невольно, становится ошибкой всех служителей.

Я не все понял из его слов, но, рассказывая это, бадаян имел в виду, что между ним и его напарником есть какое-то расстояние, причем непреодолимое, завязанное на вере и служении. Судя по всему, Маидум был просто наемником.

Демоны, напавшие на нас ночью на дороге, прежде побывали и в этом месте у озера. Следы вели именно в гарнизон лучников. Хоронить было нечего и некого. Следы ожесточенной битвы виднелись повсюду, но ни одного тела найти так и не удалось.

– Стоило Великому только приоткрыть врата в битве с камень-князем, как эти твари разбежались по всей пустоши. Всегда так бывает. С ними очень тяжело бороться. Оружие в их руках сущий пустяк, гораздо опасней они сами, их клыки и когти, их стремительность и прожорство.

– Возможна еще встреча?

– Думаю, что нет, они всегда охотятся стаями, не разбредаются. Да и солнце уже взошло, им не выжить без помощи их полководца, который может вызывать тень, прячущую их от света. А его я не видел среди них. Могут еще отсиживаться в пещерах, но рядом нет ни одной, пригодной для демонов.

Мне раньше не приходилось сталкиваться с демонами. Я слышал сотни историй о том, как целые армии были пущены на корм этим страшным бестиям, но видеть их собственными глазами не доводилось. В бою они не показались мне слишком быстрыми. Хотя судить объективно я, наверное, уже не мог.

Маидум прошел вдоль казармы и собрал разбросанное повсюду оружие. Бережно уложил в порванный бурдюк и стал связывать веревкой.

– Лошадей и оружие лучше взять с собой. Среди погибших были представители знатных родов. Наш… – Маидум осекся. – Мой долг вернуть их вещи оставшимся родственникам, таков обычай.

– Большой караван получится, – заметил я, поднимая с пола саблю с замершей на ней в мертвой хватке обрубленной кистью. – И скорбный.

– Лучники. Никогда толком фехтовать не умеют. Можешь взять себе эту саблю, она принадлежала бадаяну. У нас не бывает родни, только монастырь наш дом.

– Среди вас есть и лучники?

– Мы воины. И каждый умеет владеть всеми видами оружия, в боях отдаем предпочтение чему-то одному. Кто-то хорошо стреляет, кто-то рубит. Я выбрал посох, но мне никогда не достичь такого же мастерства, как твое в обращении с клинком.