Пророчество Двух Лун

«Сегодня наступает день крови, — так сказал Талиессин, когда объяснял придворным, каким он видит праздник летнего солнцестояния. — Крови будет много. В том числе и моей. Каждый волен выбирать то, что ему хочется видеть. Я никого не буду осуждать за его выбор. Я не король, я только регент. Нравственные побуждения подданных меня не касаются, коль скоро это подданные грядущего короля, не мои. Я намерен следить лишь за тем, чтобы в королевстве моего будущего ребенка был порядок».

Талиессин удивился, узнав, что братья решили отправиться смотреть на казнь.

— Тебе это интереснее, чем новая пьеса Лебоверы? — спросил Талиессин у Ренье, подойдя к братьям и заговорив с ними вполголоса.

— Я хочу проститься с Аббаной, — сказал Ренье. — И с Гальеном. Когда-то мы были на одной стороне.

Талиессин пренебрежительно махнул рукой.

— Убийцы всегда скучны, Ренье, можешь мне поверить. Посмотри на меня — и увидишь всех убийц, какие есть в мире.

— Вы не скучны, ваше высочество.

— Это потому, что ты хороший человек, Ренье, и еще потому, что ты был последним, кого любила моя мать, — сказал Талиессин. — Но вообще я невыносимо скучен. Спроси хоть мою жену.

Он повернулся к Эмери и вдруг сжал ему руку и шепнул на ухо:

— Спасибо.

* * *

Звук барабана и гром тележных колес, сопровождавшие процессию с осужденными, заставляли на миг смолкать общее веселье. Люди останавливались и в безмолвии смотрели на проезжавших. Убийцы скрывались за очередным поворотом, и общее веселье после некоторой паузы возобновлялось.

Все оставалось позади Гальена и Аббаны, все миновало их: праздник, сладкое вино, поцелуи случайных подруг, огни на перекрестках, радость жизни. Гальен оценил особенную жестокость Талиессина, приурочившего их смерть к этому дню — дню, когда сама жизнь изобильно хлещет через край, переполняясь свежей силой.

Чуть дальше от центра стало менее многолюдно, менее шумно, но и здесь бурлила радость. На окраинах выступали захолустные группы артистов, которым достались самые дешевые контракты; кое-кто выступал и без всякого контракта, бесплатно, лишь бы поучаствовать в празднике.

Телега выехала из последних городских ворот и вступила в предместье. Вдоль дороги пылали факелы, и впереди видно было, как появился над горизонтом гигантский золотой край Стексэ. Контуры луны чуть расплывались, так что казалось, будто ее диск раскален и пылает.

На том месте, где несколько месяцев назад было ристалище и, где умерла королева, отгородили небольшую квадратную площадку, посреди которой соорудили грубо сколоченный помост, похожий на обеденный стол. Под столом находилась большая плетеная корзина.

При виде этой корзины Гальена вдруг пробрало холодом: он догадался о ее предназначении. А Аббана продолжала смеяться и оглядываться по сторонам в ожидании, когда же она увидит посланных от герцога Вейенто.

Никто заранее не оповещал о предстоящей казни убийц правящей королевы, однако желающих поглазеть на жестокое зрелище собралось немало. Они напирали на ограждение, и стражники с равнодушными лицами отгоняли их подальше.

Королю, подписавшему смертный приговор, надлежало присутствовать на казни и, более того, нанеся себе ритуальные увечья, выразить свою скорбь по поводу случившегося. Король обязан смотреть, как умирают его жертвы, дабы страшная картина, навек запечатленная в его памяти, впредь призывала его к милосердию.

Король — да; но регент вовсе не должен поступать так, как король, и потому Талиессина здесь не было. Впрочем, несколько человек от королевского двора все же присутствовали. Они выделялись в толпе, поскольку сидели верхом — привилегия придворных.

— Я все равно не верю, что он может так поступить, — сказал один из них. Некогда он принадлежал к числу приближенных принца. Его звали Госелин.

Второй, по имени Агилон, отозвался:

— Талиессин, что бы там о нем ни говорили, — выродок. Вполне в его духе сделать такое. И даже не прийти полюбоваться.

Эмери тронул коня и приблизился к придворным.

— Мне кажется, «полюбоваться» — не вполне правильное слово, — заметил он.

Оба молодых человека уставились на Эмери.

— Вы брат нашего Эмери, не так ли? — спросил тот, кого звали Госелин.

— Да, и меня зовут Эмери.

— Ну да, конечно, — вставил Агилон.

— Я говорил о том, что на казнь не «любуются», — повторил Эмери настойчиво.

— А что с нею делают? — осведомился Агилон. — И что мы все тут делаем? Получаем удовлетворение?

— Не знаю, — сказал Эмери.

— В таком случае, — Агилон пожал плечами, — «любоваться» — слово не лучше и не хуже остальных.

— Я не знаю, что здесь делаете вы, — пояснил Эмери, — но я испытываю глубочайшую скорбь.

— Так вы явились сюда поскорбеть? Странное желание, — сказал Госелин.

— Посещают же люди гробницы, в которых покоятся близкие им люди, — проговорил Эмери.

— По-вашему, казнь — это, то же самое? — удивился Госелин.

— Почти… Когда-то мы с братом знали этих людей. — Эмери указал подбородком на Аббану, которую сейчас двое стражников снимали с телеги.

Девушка дрожала всем телом и все время смеялась. Ее короткие, торчащие в стороны волосы тряслись.