Пророчество Двух Лун

Эмери споткнулся о человека, спавшего прямо на пороге кухни. Дядина стряпуха Домнола величественно крошила овощи для салата. Все ее поведение демонстрировало полное равнодушие к странному явлению в ее царстве.

— Что это? — вопросил Эмери.

Стряпуха чуть повернула голову и одарила Эмери кислой улыбкой.

— Вы о чем, молодой господин?

— Об этом странном предмете.

— Понятия не имею, — заявила Домнола, снова отворачиваясь к своей работе. — Ваш дядя сказал, что это существо может находиться в доме и делать все, что ему заблагорассудится, за исключением краж и убийства. Самоубийство оговорено не было, — добавила она мрачно.

— Не вижу, как подобная забывчивость может нам помочь, — заметил Эмери. — Кто он?

— Грязный бродяга, — отрезала стряпуха. — Ваш дядя притащил его в дом — да простится мне подобный тон в разговоре о моем добром господине! — и объявил, что я обязана его кормить и не должна гонять.

Она вдруг всхлипнула. Эмери удивился: обычно суровая Домнола была весьма скупа на проявления чувств.

— Господин Адобекк уезжает, — пояснила она. — Уезжает из столицы. Говорит, мол, времена переменились. Желает на покой.

— Рано или поздно такое должно было случиться, — сказал Эмери. Однако он был ошеломлен услышанным.

Меньше всего он ожидал от дяди подобной выходки. Оставить двор? Прекратить интриговать? Отказаться от великолепных дворцовых праздников? Конечно, сейчас тяжелое время, столица погружена в траур — да и положение наследника с каждым днем становится все более двусмысленным. Но рано или поздно беспокойство уляжется, и в столице вновь начнутся фейерверки, торжества, любовные приключения и изящные забавы. Эмери не мог поверить в то, что дядя Адобекк способен добровольно отказаться от всего этого.

— Уезжает в имение, — повторила стряпуха. — Нас оставляет. Меня и Фоллона. Чтобы мы служили вам.

— Ясно, — сказал Эмери. — Мы с братом жуткие люди. Есть о чем проливать слезы. Можете горевать и дальше, добрая хозяйка. Вас ждет ужасная участь.

Домнола поморгала, осознавая услышанное. Потом махнула рукой, словно отказываясь от всякой борьбы:

— Вы понимаете, что я имею в виду, молодой господин, и вам не пронять меня злыми шуточками… Мне нашего хозяина жаль, вот и все. А это чудище он с собой забирает.

Она с досадой плюнула в сторону спящего.

Эмери наклонился, рассматривая незнакомца, а после вскрикнул:

— Не тот ли это рыжий, с крашеными волосами? Где его дядя отыскал и почему привел к себе в дом?

Рыжий, с крашеными волосами, спал и даже не пошевелился: впервые за долгое время он смог уснуть спокойно, не чувствуя сквозь забытье боли в прикованной руке.

А Эмери выпрямился, покачал головой:

— Что еще затевает Адобекк?

— Не нашего с вами ума это дело, — заговорщически произнесла стряпуха. И, оставив овощи, сняла с полки кусок ветчины. — Возьмите, отнесите брату. Я для вас обоих приготовила. Несите же, пока господин Адобекк не вернулся и не забрал для своего урода.

— Спасибо тебе, Домнола, — поблагодарил Эмери. — Хоть для того, чтоб дядиному уроду не досталось, — назло съем!

С ветчиной под мышкой он начал подниматься по лестнице.

Ренье уже поправлялся: затягивалась рана, полученная на турнире, и, к удивлению молодого человека, уже не так саднило сердце при воспоминании об эльфийской королеве.

— Может быть, я бессердечный? — говорил Ренье брату, испытывая нечто вроде раскаяния. — Почему я до сих пор могу есть, пить, даже о женщинах думать опять начал?

— Потому что ты живой, — отвечал Эмери. — Потому что она для тебя стала чудесным воспоминанием. Как Эйле.

— Смерть Эйле изменила Талиессина почти до неузнаваемости, — возразил Ренье. — А ее смерть меня как будто почти и не задела…

— А тебе бы предпочтительнее прозябать остаток дней твоих с незаживающей раной в душе? — осведомился Эмери.

Ренье пожал плечами.

— Мне кажется, так было бы правильнее… — Вот и все, что он тогда сказал.

Появление брата с куском ветчины под мышкой вызвало некоторое оживление в комнате больного. Эмери приготовил закуски, разлил по стаканам вино и, дождавшись, пока Ренье набьет рот, сказал:

— Домнола утверждает, будто дядя намерен оставить столицу.

Ренье продолжал жевать.

— Вся прислуга и дом, очевидно, переходят к нам.

Никакой реакции.

— А на пороге кухни спит без задних ног тот самый рыжий, с крашеными волосами, который убил Эйле…

— Знаю, — с набитым ртом сказал Ренье.

— Откуда?

— Адобекк рассказывал.

— Что он тебе рассказывал?

— Что этот рыжий — его зовут Радихена, кстати, — может быть ему полезен. По-моему, дядя просто пожалел его. Удивительный он, наш дядя Адобекк! — продолжал Ренье задумчиво. — Когда я просил его разыскать и привезти в столицу возлюбленного Эйле, он устроил мне выволочку. Запретил даже упоминать о «пошлых любовных историях поселян» — как-то так он выразился. А сам, жалкий лицемер, принимает участие в судьбе этого парня — и хоть бы бровью повел…

— Вероятно, это потому, что Радихена может быть ему полезен, — сказал Эмери.