Прорицатель

Взгляд девушки из удивлённого стал испуганным. Такая формулировка от Верховной во все века существования Ордена не предвещала ничего хорошего.

— Конечно. Я мигом.

* * *

— Верховная.

Сейхтавис прервала молитву во второй раз и заставила себя повернуться. Ашварас стояла на пороге — почтительная, красивая и спокойная, в широком тёплом покрывале.

— Здравствуй. Мы одни — можешь звать меня сестрой Сейхтавис, как раньше.

Ашварас чуть улыбнулась.

— Зачем же? Мне нравится звать Вас так, как Вы того заслуживаете.

— Заслуживаю ли? — не получив ответа, Сейхтавис отошла к окну; рассеянно провела рукой по пыльному подоконнику. — Ты знаешь о последних событиях?

— О договоре с Императором? Знаю.

— Ты против?

Ашварас пожала плечами.

— Не мне судить. Наша общая Мать говорит Вашими устами. Выходит, ей так угодно.

— А известно ли тебе, почему я поступила так? Известна ли цена?

— Нет, — после заминки сказала Ашварас. — Но, кажется, я догадываюсь. Я знаю только одно условие, которое могло привлечь Вас. И оно наверняка должно нравиться Богине не меньше.

— Будь со мной откровенна, Ашварас. Мне всегда было дорого твоё мнение.

— Какой в нём смысл? Разве выбор уже не сделан?

— Ну и пусть. Я хочу слышать, что ты думаешь. Я, в конце концов, приказываю.

Ашварас опустила голову, и огненная волна волос закрыла её лицо. Посреди серых стен она походила на факел.

— Тогда не смею ослушаться. Я думаю, что Вы поступили опрометчиво. Что Император обманет нас, как только победит Серого Князя. Союз с Князем давал нам свободу, а Император мечтает забрать её, строя единый Лирд'Алль. К тому же все знают, что он чтит только Бдящего Бога... Такой человек, как он, не станет молиться спящей женщине, даже бессмертной.

Каждое слово было правдой, и каждое слово приходило на ум самой Сейхтавис — но не меньше доводов возникало и с другой стороны. К тому же такое явное неприятие Ашварас Императора стало для неё новостью.

— Спасибо за честность. Но, как ты верно заметила, выбор сделан... Долг вёл меня, а не желание или корысть.

— Я и не подумала бы иначе, Верховная, — с уважением заверила Ашварас. Сейхтавис вздохнула: пора было переходить в наступление.

— А тебя всегда ведёт долг?

— Не понимаю, о чём Вы, — она чуть нахмурилась.

— Ответь мне так же прямо. Служение Ордену превыше всего для тебя?

— Вы знаете, что да, — Ашварас насторожилась, как дикая кошка, заслышавшая шорох. Сейхтавис порылась в памяти, припоминая её первое имя... Так и есть — Рысь. — И, по-моему, я не подавала повода в этом сомневаться.

— До сих пор — нет, — Сейхтавис помолчала, почти наслаждаясь её замешательством, а потом попросила: — Сними покрывало, Ашварас.

— Верховная?...

— Ты слышала. Сними его. Тебе ведь душно.

— Наоборот, меня знобит. Наверное, подхватила лихорадку.

— Мгновение тебе не повредит. Сними покрывало. Это приказ Богини.

Ашварас побледнела, и в её взгляде мелькнуло понимание. Потом она медленно потянулась к узлу возле шеи и стащила синюю ткань. Даже складки свободного жреческого одеяния не скрывали заметно округлившегося живота.

Сейхтавис подняла глаза. Несколько секунд женщины смотрели друг на друга в полной тишине — лишь слышно было, как покрикивают чайки да шумит вдалеке море.

— Кто отец? — прошептала Сейхтавис. Ашварас молчала. Она повторила вопрос — куда настойчивее.

Ашварас не отвернулась, не бросилась на колени в раскаянии, не закрыла лицо руками. И глаза её остались сухими. Просто и с достоинством она призналась:

— Серый Князь.

И этого было достаточно.

* * *

Сейхтавис смутно помнила, что было дальше. Её сознание не было отуманено, она чётко и последовательно делала то, что должна была делать, но что-то внутри будто надломилось и уже не могло срастись.

Ашварас не сопротивлялась, когда с неё срывали одеяние и обряжали в балахон из мешковины, когда остригали её роскошные волосы, когда проводили все положенные обряды отлучения от Ордена в самых мрачных святилищах на нижних ярусах Храма — отвратительные обряды, которые Сейхтавис хотелось бы никогда не видеть, но при которых она обязана была присутствовать. Ашварас не сказала ни слова и только улыбалась снисходительно, когда наставницы били её по щекам — с усердием, до красных пятен. Она стойко приняла изъеденный плесенью каменный мешок, где ей предписывалось дожидаться суда, — несмотря на то, что там не было даже окон, а старуха-ключница принималась сквернословить и проклинать её всякий раз, как она прекращала молиться.