Прорицатель

— От света до глубин и от восхода до заката твоя власть, Великая. От младенца в утробе до старца на погребальном костре, от женщины за прялкой до воина на поле брани — все мы в твоей воле, о Матерь...

Простые слова образовывали прихотливый ритм и постепенно начинали звучать в унисон. Сейхтавис чувствовала, как от этих давно заученных сочетаний её охватывает покой и уютное тепло — как если бы вокруг тела вырос невидимый огненный кокон.

— ... Нет края в этом мире и других мирах, неведомого тебе, о Премудрая. Нет злодеяния, принятого тобой, о Карающая. Нет несчастного, отвергнутого тобой, о Милосердная.

Голоса сотни женщин взвивались к небу и звучали теперь не только мелодично, но величественно и даже устрашающе. В домах Армаллиона матери прижимали к себе детей и закрывали им уши, чтобы они не слышали «колдовских напевов».

— ... Смилуйся же над нами, твоими недостойными чадами. Пусть путника в дальней дороге не оставит твоя защита...

Волны незримой силы прокатывались по плоти Сейхтавис, учащали дыхание и заставляли сердце биться быстрее. Даже дышать стало вольнее, хотелось смеяться — очень неуместно; повинуясь внезапному порыву, она скинула подбитые мехом башмаки и осталась босой, чтобы быть ближе к земле.

— ... Пусть исцелится страждущий и обретёт разум безумный... Пусть счастливым будет всякий брак и всякая битва за правое дело... Пусть воздастся каждому по заслугам в жизни и в смерти...

Сейхтавис распахнула глаза и запрокинула голову в небо; берег потонул в сверкающем тумане; сёстры медленно покачивались в такт молитве, и в каждую паузу на гальку с негромким плеском набегали волны. Плотик уже столкнули в воду, и он плыл к горизонту; по воде стелился край длинного одеяния Верховной, издалека похожий на струю молока.

— Прими же твою рабу, Матерь, обратно в своё лоно. Дай покой и свет ей, ушедшей, и нам, живущим. Избавь нас от мора и голода, обмана и войны; пусть в свой срок снег сменяет дождь, прилив сменяет отлив, отдых приходит за трудом, а урожай — за работой. Во имя Равновесия везде и повсюду; во имя тебя, Великая и Бессмертная.

Крупная дрожь сотрясала Сейхтавис, и, погружаясь в блаженство от единения с Матерью, чьё заботливое дыхание она чувствовала на своей коже, жрица с трудом различила несколько толстых, отливавших зеленью щупалец — каждое раза в полтора длиннее человеческого роста, — которые выскользнули из воды и, обхватив Верховную, бесшумно увлекли плот на дно. Богиня приняла свою жертву.

* * *

На следующий день, сразу после поминального обеда, состоялись выборы Верховной жрицы. Традиционно они проходили в Княжеском зале — он назывался так потому, что когда-то Орден, в те времена более многолюдный и могущественный, принимал там послов князей с материка, а иногда и их самих. Всё изменилось с тех пор, как Жёлтый Князь провозгласил себя прямым потомком правителей давно падшей империи и развязал захватническую войну против соседей — смелое и опасное начинание, а ещё очень жестокое. Нынешний Император был сыном того человека и продолжателем его дела — может быть, более мудрым и осторожным, но не менее властным.

И независимость Ордена, «ведьминской шайки», как иногда называли Орден на материке, раздражала его тоже не меньше.

Оказываясь здесь, Сейхтавис всегда невольно вспоминала об Императоре, потому что главной достопримечательностью зала был огромный круглый стол (круг — важный знак Богини, часто использующийся в её ритуалах), подаренный Ордену одним из Жёлтых Князей много поколений назад. Его великолепие плохо сочеталось с аскетизмом остального убранства — изобразить Богиню невозможно, она не поощряет роскоши, так что в Храме трудно встретить лепнину, резьбу или ещё какие-то архитектурные изыски. Вот и в Княжеском зале, кроме позолоченного, украшенного крупными переливчатыми опалами стола (богатство Жёлтого княжества, а теперь — сердца Империи, строилось в основном на добыче и огранке драгоценных камней) с ножками в виде львиных лап, смотреть было в общем-то не на что: высокий потолок, серые стены да окна-щели, через которые пробивается мутноватый свет Льёреми.

Жрицы расселись и прочли про себя краткую молитву. Сейхтавис рассеянно переводила взгляд с одного лица на другое, ожидая начала голосования. Ещё по пути сюда она волновалась, но теперь совершенно успокоилась; смешно ей, будто неопытной девочке, трепетать перед лицом перемен. «Я не хочу этого», — повторяла она мысленно, как заклинание. «Совсем не хочу».

И всё-таки сумасбродная надежда не покидала её. Слова Ашварас вскормили ростки гордыни, которые Сейхтавис давно и старательно изживала.

Старейшая в Ордене жрица, немощная Даурис, хлопнула в ладоши, призывая к молчанию и объявляя о начале церемонии. Сейхтавис вздохнула и уставилась в свои переплетённые пальцы.

«Матерь, помоги мне».