Пропущенный вызов

Зиганшин взглянул на часы. Почти восемь, через несколько минут Лиза должна привести своего гениального психиатра. Мстислав Юрьевич прошелся по кабинету, подровнял стулья возле приставного стола для заседаний, открыл на компьютере свои таблицы и проверил в кофемашине воду и зерно.

Вдруг чувство свободы, и то, что ему никуда не надо торопиться, показалось неправильным, он спохватился, что должен ехать с Наташей в гипермаркет, и потянулся к телефону, прежде чем вспомнил, что сестры больше нет.

Он сел, и, стиснув голову в ладонях, пытался понять, что она действительно умерла, потому что все это казалось ему просто страшным сном.

В три минуты девятого дверь приоткрылась и вошел высокий худощавый человек с некрасивым, но очень притягательным лицом.

Будучи в молодости неплохим боксером, Зиганшин по достоинству оценил разворот рук своего гостя. Чувствовалась в нем скрытая сила, которую не могли замаскировать ни мирное выражение лица, ни идеально отутюженный, очевидно, дорогой костюм.

– Разрешите представиться, Макс Голлербах, – сказал вошедший.

– Мстислав Зиганшин, – буркнул начкрим, на секунду обрадовавшись, что есть люди с еще более дурацкими именами, чем у него, – а где Лиза?

– Елизавета Алексеевна, к сожалению, не сможет присутствовать. У ее молодого человека возникли серьезные проблемы со здоровьем, и она поехала к нему. Просила вам передать, что сегодня без Ватсона.

Зиганшин ухмыльнулся. Приятно было слышать, что Лиза в их тандеме отвела себе более скромную роль.

Взяв с Макса обещание молчать, Зиганшин рассказал все, что успел выяснить.

Голлербах оказался из тех редких людей, которые умеют слушать. «Что ж, в его специальности без этого никак», – с усмешкой подумал Мстислав Юрьевич, наблюдая, как гость делает пометки в блокноте, таком же аккуратном, как он сам. Удивительно, что авторучка у него оказалась самая простая, одноразовая, а не какой-нибудь там паркер с золотым пером, как логично было бы предположить по его виду. Зиганшин тоже покупал ручки десятками в киоске по дороге на работу, рассуждая, что чем меньше у тебя вещей, о которых стоит беспокоиться, тем лучше.

– Я согласился прийти, потому что многим обязан Елизавете Алексеевне, – сказал Голлербах чопорно, когда начкрим закончил свой рассказ, – и очень хотел бы оказаться вам полезным, но все дело в том, что я не судебный психиатр. Иногда меня включают в комиссионные экспертизы, вот и весь мой опыт.

– Судебники определяют вменяемость и дееспособность, а у меня к вам вопросы совсем другого рода. Что это вообще может быть? Почему вдруг такая активность шизиков?

– Затрудняюсь ответить. Чтобы вынести хоть сколько-нибудь компетентное суждение, мне необходимо побеседовать с пациентами или, на худой конец, изучить их медицинскую документацию. Вы говорите: «активность шизиков», между тем это могут оказаться совершенно разные заболевания. Возможно, наркотическое опьянение, а никакая не шизофрения.

– А странности в поведении?

Усмехнувшись, Макс пожал плечами:

– У кого их нет? Знаете, свидетельства близких зачастую бывают очень ненадежны. А уж посторонние всегда что-то напридумывают, особенно если сами не обладают высоким интеллектом. Да боже мой, если вы спросите моих коллег, не замечали ли они чего странного за мной, они такого наговорят, что вам ничего другого не останется, кроме как определить меня в психиатрический стационар.

– Согласен. Но анализы не показали следов наркотических веществ ни у кого из них.

– Есть такие, которые не определишь. Без информации наш разговор – всего лишь бесплодное умствование. Если угодно, я попытаюсь получить доступ к историям этих несчастных и вынести собственное суждение, хотя у меня нет оснований не доверять коллегам.

Зиганшин начал раздражаться от высокопарного стиля своего собеседника:

– Ну а в рамках бесплодного умствования что можете сказать? Могли эти пацаны объединиться?

Голлербах покачал головой:

– Крайне сомнительно. В медицине, конечно, бывает все, даже то, чего не бывает, но шизофреники обычно действуют в одиночку. Знаете, в шестидесятые годы появилась так называемая «антипсихиатрия». Ее сторонники считали, что психиатрию нельзя отнести к медицинской дисциплине из-за отсутствия объективных методов диагностики, и психические заболевания определяются на основе анализа поведения человека, которое расценивается как нормальное или ненормальное только исходя из социальных критериев и оценок. Другими словами, психиатрия есть инструмент социального контроля и политического принуждения, орудие подавления инакомыслия, политической репрессии, морального и физического насилия.

– О как!