Проповедник

— Майбрит поправилась на тридцать килограммов, она стала большой, как дом. В жару она совсем не двигалась, не могла. К концу она сидела в тени и все время задыхалась, как рыба на берегу. Я таскал ей воду кувшин за кувшином, но это почти не помогало — все равно что песок поливать.

Он засмеялся неожиданно весело и как-то особенно по-доброму, и Мартину показалось, что в своих воспоминаниях он где-то очень и очень далеко. Ёста продолжал:

— Родился мальчик — просто замечательный, толстенький и красивый. Говорили, что он — копия меня. А потом… все случилось очень быстро. — Ёста продолжал крутить обручальное кольцо. — Я приехал навестить их в больнице и сидел с ней в палате, как вдруг мальчик перестал дышать. Начался переполох, персонал набежал, и они забрали его у нас. Потом мы его увидели — в гробике, на похоронах. Красивые были похороны. Больше у нас детей не было: мы не хотели, мы боялись, что опять случится беда. Майбрит и я, мы бы этого не пережили, поэтому мы остались вдвоем.

Ёста вздрогнул, словно проснувшись или выйдя из транса, и посмотрел на Мартина с укоризной, как будто тот был виноват в том, что Ёста так разоткровенничался.

— Надеюсь, тебе ясно, что больше мы об этом говорить не будем? И не надо никому об этом рассказывать. Это не тема для трепа за чашкой кофе. Прошло почти сорок лет, кому какое дело, не надо, чтобы знали.

Мартин кивнул. Он не смог удержаться и просто легонько похлопал Ёсту по плечу. Тот поморщился, но Мартин тем не менее почувствовал, что в эту секунду между ними протянулась тонкая нить — там, где раньше не было ничего, кроме уставного уважения. Конечно, Ёсту не назовешь образцовым полицейским, но это совсем не означает того, что у него нет навыков и опыта и Мартину нечему у него поучиться.

Им обоим стало легче, когда они приехали в кемпинг. В машине после слов Ёсты повисло тягостное молчание, но через несколько минут они уже были на месте.

Ёста выбрался из машины, засунул руки в карманы и с отсутствующим видом пошел бродить по кемпингу, опрашивая туристов. Мартин спросил, где палатка Лизе. Она оказалась совсем маленькой, чуть больше носового платка. Она стояла между двумя большими палатками и от этого соседства казалась еще меньше. Справа жила семья с детьми, которые, играя, с воплями бегали вокруг, а слева под навесом, у входа в свою палатку, сидел здоровенный детина лет двадцати пяти и дул пиво. Все общество с любопытством уставилось на Мартина, когда он подошел поближе.

Стучать, собственно говоря, было некуда, и он позвал Лизе вполголоса. Зажужжала молния, закрывавшая вход, и оттуда выглянула светловолосая голова.

Через два часа они уехали из кемпинга, так и не узнав ничего нового. Лизе повторила то, что уже рассказала Патрику в участке, и никто из обитателей кемпинга не заметил чего-либо примечательного, что могло иметь отношение к Тане или Лизе.

Но все же что-то его зацепило. Где-то по краю сознания Мартина проскользнула неясная мысль: он что-то увидел. Он попытался вспомнить и представить, что это такое, но его лихорадочные усилия ни к чему не привели. Он что-то заметил во время поездки в кемпинг, но тогда не обратил внимания. Мартин раздраженно барабанил пальцами по баранке, но в конце концов сдался, мысль куда-то провалилась. По пути обратно в участок они не произнесли ни слова.

Патрик надеялся, что в старости он сможет быть таким же, как Альберт Тернблад. Конечно, не таким одиноким, но таким же подтянутым, со стилем и характером. После смерти жены Альберт не позволил себе опуститься, как это случается с очень и очень многими пожилыми мужчинами, когда они остаются одни. Он был одет в тщательно выглаженную светлую рубашку и жилет, побелевшие волосы и борода аккуратно подстрижены. Хотя Альберт ходил с заметным трудом, он прямо держал спину, высоко подняв голову, и, как успел заметить Патрик, содержал дом в чистоте и опрятности. То, как он встретил известие о том, что дочь нашли, также импонировало Патрику. Похоже, что Альберт Тернблад заключил мир со своей судьбой и жил достойно, несмотря на обстоятельства.

Фотографии Моны, которые показал Альберт, глубоко тронули Патрика. Как и много раз прежде, он подумал о том, что очень легко превратить жертву преступления всего лишь в цифру данных статистики, сделать пометку в графе отчета «пострадавшая» или «жертва». То же и в отношении преступника, который отвечал за насилие или, как в их случае, за убийство. С безликостью всегда проще. Альберт поступил очень правильно, показав ему фотографии. Сейчас Патрик чувствовал, что знал Мону начиная с самого рождения, сначала как пухленькую маленькую девочку, потом как школьницу, ученицу гимназии, счастливую жизнерадостную девушку, какой стала Мона накануне своего исчезновения.