Проповедник

— Я смотрел очень хорошую передачу про ван Роширена, — сказал Джек Митчелл, — там все объясняли. Там сказали, что этот человек одолеваем различными психическими комплексами и не отдает себе отчета в реальном положении дел, предпочитая утопать в собственных фантазиях. Убеждение в собственной непогрешимости, проецированное на мистическую фигуру «бога», составляет основу его инфантильного и нарциссического характера. Мир для него существует лишь постольку, поскольку он соответствует его фантастическим рассуждениям о существовании Иисуса. Его поверхностная вежливость и напускная любовь к людям скрывают глубокое пренебрежение к кому-либо, кроме самого себя. Его равнодушие к женщинам, привычка соблюдать посты и желание непрестанно помогать человечеству, несомненно, связаны с психическими травмами, перенесенными в детстве, и с определенного рода извращенными стремлениями. Вместо того чтобы общаться с собеседником, он стремится воздействовать на него, провозглашая себя говорящим от имени якобы «непогрешимого существа». В сущности это опаснейший характер, который только и может возникнуть в эпоху взаимного отчуждения людей, в эпоху механической цивилизации. Характер, способный возбудить вокруг себя массовую истерию, стать фокусом надежд для человека, вырванного из круга привычных социальных связей, развязать страсти толпы, санкционируя, с помощью несбыточных надежд, самое разнузданное насилие…

— Вы, Джек, современный человек, — сказал я. — Если вы увидите на дороге Фаворский Свет, вы решите, что это террористы палят ферму.

— Мы все здесь современные люди, — гордо согласился Митчелл.

На следующий день поздно вечером раздался звонок.

— Рон?

Это был Ласси.

— Что такое?

— Рон, Лина заболела. Поскользнулась на дворе и ударилась животом о пень.

— Ясно, — сказал я, — у вас есть страховка?

— Нет. Ты не мог бы довезти нас до Белых холмов?

— Буду через пятнадцать минут, — сказал я.

Через пять минут я был уже в воздухе. Я редко летал ночью и надеялся только, что меня не собьют. Животом о пень. Если бы моя жена на восьмом месяце беременности ударилась животом о пень, я бы отвез ее в Дайтан. Там отличная больница и обслуживает всех, кто имеет страховку. У Ласси страховки не было.

Через десять минут я сел во дворе Ласси. Лассп с братом втащили Лину в вертолет, и я тут же взлетел. На женщине была цветастая кофта, подбитая пухом, и клетчатая юбка с желтой каймой. Губы у нее были синие, она была без сознания.

— Эй, — сказал Ласси минут через десять, — куда мы летим?

— В Дайтан, — сказал я.

— У моей семьи нет страховки, — сказал Ласси.

— У моей есть.

Ласси нахмурился.

— Лина не твоя жена, а моя, — сказал он.

— Но в больнице об этом не знают.

— А что будет, когда все раскроется? — спросил Ласси.

— Не пори чепухи, — сказал я.

У людей, которые привозят жену в больницу на собственном вертолете, не спрашивают документов.

Лину погрузили на каталку и увезли за стеклянные двери, я был неспособен на пояснения и громко рыдал. Ласси, немного бледный, безупречно одетый, объяснил, что я — начальник отдела связи «Анреко», что Лина — моя жена, а он — брат жены, совладелец небольшой фирмы, что все мы были на ферме, когда сестра его поскользнулась и… Его английский был безукоризнен, а он весь — воплощение респектабельного преуспевающего туземца, возможно, из древнего и близкого Президенту рода, породниться с которым высокопоставленному служащему компании, конечно, вовсе не стыдно.

Лине понадобилась операция. Всю ночь я провел в кожаном кресле под пальмой. За стеклянной стеной, на посадочной площадке, сиротливо обвис голубыми крыльями похожий на головастика вертолет. Я думал о том, как мне объясняться с местными знахарями, если Лина умрет. Я также думал о том, что мне придется продать похожий на головастика вертолет в самом ближайшем будущем, чтобы расплатиться со страховой компанией. Ночью у убитого тревогой отца никто не спрашивал страховки, но утром…

Ласси, напротив меня, положил ногу на ногу, взял со столика журнал и, как ни в чем не бывало, читал. Я даже рассердился, пока не увидел, что он четвертый час смотрит на одну и ту же страницу.

Молодой врач вышел из операционной в четыре утра, оглядел меня, подошел к Ласси и сказал:

— Поздравляю с сыном.

Я подскочил.

— Эй, — сказал я, — вы перепутали. Это я — муж.

Доктор оглядел меня с головы до ног.

— Да? Тогда уж не знаю, с кем вам изменяла ваша жена. Оба родителя ребенка — туземцы.

Я схватился за голову. Ласси спросил:

— И что ему теперь будет?

— Ничего ему не будет, — сказал доктор, — если вы заберете женщину и ребенка и улетите отсюда до восьми утра, потому что я не такая сволочь, как те, кто выписывает эти страховки.

— Я заплачу, — отважился я, — если женщине нужен уход.

— Помолчите, — сказал доктор, — на вас и так лица нет от вашего геройства.

Доктор надавал нам обоим лекарств и советов, помог донести Лину с ребенком до вертолета. Он заметно нервничал: в восемь утра кончалось его дежурство, и человек, который должен был прийти ему на смену, не упустил бы возможности возвыситься из-за такого случая в глазах начальства.