Пропавший

Томас посмотрел на кучу денег, лежавшую перед ним на полу. Пересчитывать их он не собирался, понимая, что тут должна была остаться большая часть унесенной Могенсом добычи. Рядом лежал свернутый в трубочку и перетянутый резинкой журнал с бухгалтерскими записями. Томас сложил деньги и журнал обратно в пластиковый рулон и засунул его в свой рюкзак. Выйдя за дверь, чтобы вернуться к лодке, он увидел, что совсем стемнело. Закинув на плечо рюкзак, он с монтировкой в руке побежал вдоль воды на южную сторону форта, где осталась лодка. Очутившись на месте, наклонился, чтобы отвязать «Зодиак», а когда хотел выпрямиться, на затылок ему обрушился удар, от которого он упал навзничь. В ушах зазвенело, а тело сделалось ватным. Лежа на земле, он почувствовал, как кто-то тянет за рюкзак, стараясь сдернуть его с плеча. В следующий миг Томас понял, что его рука по-прежнему сжимает монтировку. Он резко перевернулся и, размахнувшись, нанес удар в пустоту. Тотчас же ему на грудь опустился чей-то сапог и снова уложил его на обе лопатки. Сапог придавил его с такой силой, что он едва мог вздохнуть. Выпустив из руки монтировку, он попытался двумя руками скинуть его с себя, но не смог.

– Превосходно! Ты проделал замечательную работу, – произнес у него над головой голос с сильным немецким акцентом. Сверху на него смотрел Хауссер, державший в поднятой руке резиновую дубинку, которая, судя по виду, сохранилась у него от прежнего полицейского снаряжения. – Ты мне нравишься. За твой инстинкт, за кровожадность. Ты настоящий охотник, такой же хищник, как я.

– А ты мне больше нравился в женском платье, – сказал Томас, чувствуя, что сапог вот-вот проломит ему ребра. – Но у нас… нет ничего… общего.

Хауссер еще сильнее надавил на грудь Томаса.

– Конечно ничего. Я победитель, а ты с минуты на минуту испустишь дух.

– А пошел ты, Хауссер, на хрен!

– Брось обижаться! Я делаю то, что мне предназначено судьбой, – прореживаю население, убирая слабейших.

– Поэтому… ты и убил… Ренату?

Хауссер стиснул в руке дубинку:

– Я не виновен в ее смерти!

– Будет врать-то! Ты – детоубийца.

Хауссер наклонился над Томасом, давление на грудь усилилось.

– Я влепил пулю в голову ее отца и прошил ее мать очередью из калашникова. Можешь поверить мне, пули дум-дум оставляют после себя кровавое месиво! А Ренату я даже не трогал. Боже упаси! Из них она единственная была чистым человеком.

Преодолевая боль, Томас насмешливо ухмыльнулся:

– Поганое вранье! Детоубийцу видно за километр. Неужели я не узнал бы его прямо перед собой!

Дубинка обрушилась Томасу на висок, в голове у него словно разорвалась бомба.

– Заткнись! – гаркнул Хауссер. – Я не трогал ее.

Усмехаясь, Томас плюнул кровью:

– Сколько ни бей дубинкой… все равно ты был и есть детоубийца. Я читал отчет. Вы подожгли лес, чтобы скрыть следы… Этого не изменишь, скотина!

Хауссер перестал склоняться так низко над Томасом, и давление на грудь немного ослабло.

– Правильно, мы подожгли лес, чтобы скрыть трупы, но перед этим я пытался спасти Ренату. Это истинная правда. Я бы никогда и волоса у нее на голове не тронул. – Взгляд Хауссера устремился в пространство над водным бассейном, который почти скрылся под покровом тьмы. – Она могла бы жить и сегодня, должна была жить. Но она испугалась меня. – Он снова посмотрел на Томаса. – Уж если хочешь знать, я побежал за ней через мертвую полосу к заграждению, перед которым она стояла посередине между лежащими родителями. Она была в пионерской форме, ее белая блузка была вся красная от их крови. Такая же красная, как галстук, который она всегда носила. Она была… будущее Германии. Мечтала выступать на Олимпиаде за нашу республику.

– Так какого же черта ты тогда ее убил? – простонал Томас.

Хауссер покачал головой, и его лицо даже приняло человеческое выражение.

– Не убивал я ее. Увидев меня, она испугалась, хотя я и говорил, что все будет хорошо. Я думал, она поймет, что меня вынудили так действовать обстоятельства. Предатели есть предатели, и родственные связи ничего не меняют. Я сам в детстве принес в жертву своих родителей и сообщил куда надо об их бесчестных поступках, я думал, что она с пониманием отнесется к необходимости такой жертвы. Но она испугалась стрельбы и крови и побежала, бросилась прямо к заграждению. – Он пожал плечами. – Я бы пожалел ее, но мины никого не жалеют. Она привела в действие сразу две. Ужасное зрелище! – сказал Хауссер, проведя рукой по лицу. – Это как смотреть на ребенка, попавшего в мясорубку. Ее смерть – единственное, о чем мне до сих пор горько вспоминать. Я ничего не мог поделать. Оставалось только уничтожить следы. Ведь с тех пор, как Германия свихнулась и пошла на воссоединение, этого бы уже никто не понял.

– Чего не понял? Что ты своими руками убил целую семью?

– Никто не понял бы, что я выполнял свой долг.