Значит, Гевиньи говорил с ней. Вероятно, они поспорили. Флавье ничего не сказал, чтобы не расстраивать ее. Они выехали из Парижа через ворота Мюэт и углубились в Булонский лес.
— Почему вы думаете уехать? — продолжал он. — У нас нет риска подвергнуться бомбардировкам, и немцы на этот раз не дойдут до Марны.
Поскольку она не ответила, он стал настаивать:
— Это из-за... из-за меня?... Я не хочу мешать вашей жизни, Мадлен... Разрешите теперь называть вас Мадлен... Я только хочу быть уверенным в том, что вы больше никогда не напишете такого письма, как то, которое разорвали... Вы меня понимаете?
Она сжала губы, сосредоточившись на обгоне фургона. Дороги были забиты военной техникой, и по мосту Сюрен им пришлось двигаться почти ползком.
— Не будем больше говорить об этом,— пробормотала она. — Разве нельзя хоть на немного забыть про войну и жизнь?
— Но вы грустны, Мадлен, я это отлично вижу.
— Я?
Ее жалкая улыбка разволновала Флавье.
— Я обычная,— продолжала она,— уверяю вас. Я никогда так не наслаждалась жизнью, как сегодня... Разве вы не чувствуете, как хорошо ехать просто куда угодно, ни о чем не думая! Я хотела бы никогда не думать ни о чем. Почему мы не животные?
— Послушайте, не говорите глупости!
— О, нет... Животных не приходится жалеть. Они едят, спят, они невинны! У них нет прошлого и будущего.
— Вот так странная философия!
— Не знаю, философия ли это, но я им завидую.
В течение следующего часа они обменялись лишь несколькими фразами. Сперва машина ехала вдоль Сены, а немного позднее Флавье узнал замок Сен-Жермен. В пустынном лесу Мадлен мчалась очень быстро и только при въезде в Пуаси слегка уменьшила скорость, но потом вернулась к прежней, пристально глядя вперед.
Флавье посмотрел на часы. Вскоре они остановятся и пойдут бок о бок, именно тогда настанет момент задать ей вопрос. Она, безусловно, скрывала что-то. «Может быть, до замужества она совершила какой-нибудь поступок, о котором не перестает жалеть? — думал Флавье. — Она не больная, не лгунья. Она просто во власти неотвязной мысли. И никогда не смела довериться своему мужу». Чем больше он так думал, тем правильнее это казалось. Поведение молодой женщины было поведением виновной. Но виновной в чем? Наверное, это было что-то серьезное...
— Вы знаете эту церковь? — спросила Мадлен. — Где мы находимся?
— Как вы сказали?.. Простите!.. Эту церковь? Нет, не знаю. Должен признаться, что не имею о ней ни малейшего представления... Не хотите ли остановиться, ведь уже половина четвертого?
Они встали в пустынном месте. За деревьями виднелись серые крыши.
— Забавно,— сказала Мадлен,— часть романской архитектуры, остальное модерн. Она не очень-то красива, эта церковь.
— Зато колокольня исключительно высокая,— заметил Флавье.
Он толкнул дверь. Над кропильницей висело объявление, которое привлекло их внимание.
«Господин кюре Гратьен обслуживает другие приходы. Месса состоится в воскресенье, в одиннадцать часов».
Вот почему она кажется такой заброшенной,— прошептала Мадлен.
Они медленно шли между деревянными скамьями. Снаружи слышно было, как возились куры. Мадлен опустилась на колени и стала креститься перед старинной иконой. Флавье, стоящий позади нее, не смел шевельнуться. За какую ошибку она вымаливала прощение? Он не мог больше выдержать.
— Мадлен,— прошептал он,— разве вы по-настоящему верите?
Она немного повернула голову и оказалась так бледна, что ему подумалось, она вновь заболела.
— Что с вами, Мадлен, ответьте же!
— Ничего,— прошептала она. — Да, я верю..; Я вынуждена верить, что здесь ничего не кончается. Вот это-то и ужасно!
Она спрятала лицо в ладонях и долго стояла так.
— Пошли! — наконец проговорила она.
Потом встала и перекрестилась. Флавье взял ее за руку.
— Нам лучше уйти отсюда, мне не нравится, что вы в таком состоянии.
— Да... Воздух придаст мне силы.
Они прошли мимо полуразрушенной исповедальни, и Флавье пожалел, что не может отправить туда Мадлен. Ей нужен был пастор. Пасторы все забывают. А он, если получит ее признание, он забудет? Тут он услышал, как она стала шарить в полутьме в поисках двери. Та отворилась, но вывела на лестницу.
— Вы ошиблись, Мадлен, это на колокольню.
— Я хочу посмотреть,— сказала она.
— У нас нет больше времени.
— Только минуту!
Она уже начала подниматься, и ему больше нельзя было медлить. Он с трудом одолел первые ступени, придерживаясь за грязную веревку, служившую вместо перил.
— Мадлен! Не так быстро!
Его голос прозвучал неожиданно громко, и ему ответило эхо. Мадлен же не ответила ничего, только стук ее каблучков отчетливо раздавался на ступенях. Флавье прошел по узенькой площадке и увидел через отверстие в крыше свою «симку», а дальше, через тополиную завесу, поле, на котором работали женщины с повязанными головами. Тошнота мгновенно сжала его горло. Он отшатнулся от отверстия и стал подниматься медленней.
— Мадлен!.. Подождите меня!
Он часто дышал, в висках пульсировало. Ноги плохо слушались. Следующая площадка. Он заслонил глаза рукой, чтобы не видеть пустоты, но все же чувствовал ее слева. Никогда ему не удастся спуститься вниз.
— Мадлен!