Пропавшая

Клэр и Майклу было всего лишь тринадцать, но они довольно хорошо это перенесли. А вот я сошел с колеи. Исчез и провел полтора года, перегоняя в Боснию и Герцеговину грузовики с медикаментами. Мне надо было остаться дома, рядом с детьми, а не присылать им открытки. Вероятно, поэтому они так меня и не простили.

Меня не пускают к Али. Врачи и сестры проходят мимо меня, как будто я – пластмассовый стул в комнате ожидания. Дежурная медсестра Аманда – полная деловитая особа. Когда она говорит, слова выпрыгивают у нее изо рта, как десантники.

– Придется подождать хирурга. Он скоро придет. В автоматах можете купить кофе и печенье. К сожалению, деньги не размениваю.

– Но мы ждем уже шесть часов.

– Осталось совсем недолго, – отвечает она, пересчитывая бинты в ящичке.

Родственники Али прислушиваются к нашему разговору. Ее отец подался вперед, опершись лбом на руки. Тихий, почтенный человек, он похож на подбитый корабль, который медленно погружается в пучину.

Ее мама держит в руках бумажный стаканчик с водой, куда периодически опускает пальцы и проводит себе по векам. Три брата Али тоже здесь и бросают на меня холодные взгляды.

От моей рубашки исходит запах пота. Тот самый запах, который наполняет самолет, когда бизнесмены снимают пиджаки. Я отхожу от медсестры и бреду к своему стулу. Проходя мимо отца Али, останавливаюсь и дожидаюсь, когда он поднимет на меня глаза.

– Мне очень жаль, что так случилось.

Из вежливости он пожимает мне руку.

– Вы были с ней, инспектор?

– Да.

Он кивает и смотрит куда-то мимо меня.

– Почему женщина должна ловить выродков и преступников? Это мужская работа.

– Она очень хороший полицейский.

Он не отвечает.

– Когда моя дочь была поменьше, она была замечательной спортсменкой. Спринтером. Однажды я спросил ее, зачем она так быстро бегает. Она сказала, что хочет догнать будущее – посмотреть, какой станет, когда вырастет. – Он улыбается.

– Вы можете ею гордиться, – говорю я. Непонятно, кивает он или качает головой.

Я иду в туалет и ополаскиваю лицо холодной водой. Снимаю рубашку и мою под мышками, чувствуя, как вода течет мне за пояс. Потом закрываю дверь кабинки, опускаю крышку унитаза и сажусь.

Это моя вина. Я должен был с самого начала подняться наверх и встретить Джерри Брандта. Я должен был поймать его, пока он не перепрыгнул через забор. Я до сих пор вижу выражение его лица, когда он взял Али за ноги и упал назад, разбив ее тело о стену. Он знал, что делает. Теперь я обязан его найти. Я его поймаю. И возможно, мне повезет и он окажет сопротивление при аресте.

В следующее мгновение я вздрагиваю и просыпаюсь. Я заснул в туалетной кабинке, прислонившись головой к стене. Шея одеревенела, и я с трудом поворачиваю ее.

Какой сегодня день? Понедельник? Нет, вторник, утро. Наверное, утро, хотя еще темно. Я даже не смотрю на часы.

Когда я выхожу в приемную, мое сознание начинает проясняться, хотя облегчения это не приносит. Выгляжу я отвратительно: волосы прилипли ко лбу, кожа на носу пересохла и шелушится.

Врач говорит с родственниками Али. Внезапно ослабев от страха, я пересекаю пространство, лавируя между рядами пластмассовых стульев. По сравнению с узкими яркими полосами света тени в углах кажутся еще темнее.

Я мгновение колеблюсь, не уверенный, что стоит вмешиваться, но мое беспокойство слишком велико. Когда я подхожу к собравшимся, никто не обращает на меня внимания. Врач говорит:

– У нее трещины и смещения двух позвонков вследствие очень сильного удара. Пока не сойдет отек, мы не можем сказать ничего конкретного о характере паралича и установить, пройдет ли он. У меня есть другой пациент, жокей, с такой же травмой. Он замечательно поправляется и скоро сможет ходить.

Я покрываюсь холодным потом, перед глазами во всех направлениях разбегаются пустые коридоры.

– Она находится под действием обезболивающих, но вы можете ее навестить, – говорит врач, почесывая небритый подбородок. – Постарайтесь ее не расстраивать.

Тут у него пищит пейджер, отдаваясь эхом в моих ушах. Он виновато смотрит на родителей Али и удаляется по коридору, стуча каблуками.

Я жду своей очереди у палаты Али. Когда ее родители уходят, я не решаюсь поднять глаза. Ее мать все время плачет, а братья мысленно ищут виновных. Мне негде спрятаться.

Когда я открываю дверь и делаю несколько шагов в темноте, на меня накатывает тошнота. Али лежит на спине, глядя в потолок. Ее шея и голова зафиксированы в жестком каркасе, чтобы она не могла повернуться.

Я не подхожу к ней слишком близко, желая избавить ее от своего неприятного запаха и безобразного внешнего вида. Но уже поздно. Она видит меня в зеркале над головой и говорит:

– Доброе утро.

– Доброе утро.

Я окидываю взглядом комнату и беру стул. Сквозь занавески проникают золотые лучи солнца, ложась вокруг ее кровати.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.