Пронзающие небо

— Да — я веками правлю этой лодки, перевожу с одного берега на другой. И я один из тех, кого вы люди, зовёте нечистой силой. Однако что же это — в то время, как все выходят и веселятся, я обязан грести и грести — без конца грести от одного берега до другого, переводя гостей… И никто не спросит, а не хочется ли перевозчику, поучаствовать во всеобщем веселье. А мне хочется! Ещё как хочется! — в одно мгновенье голос взорвался таким непереносимым грохотом, что, казалось, своды этой пещеры не выдержали-таки и рухнули, но в следующее же мгновенье, когда лодка ударилась о берег, фигура обернулась, шагнула к Ярославу, и склонилась над ним настолько низко, что мрак выплеснулся из под капюшона и обволок мальчика, так что он ничего не мог видеть, зато знал, что эти слова слышит только он один. — …В сегодняшнюю ночь, я наделю тебя частью своей силы, чтобы ты мог управиться шестом для перевозки; я обволоку тебя тьмою, так что эти Они ничего не заметят — слишком будут возбуждены предстоящим весельем. Сам же я приму образ какого-нибудь низшего духа, и повеселюсь на славу… Да — сегодня у Бабы-Яги ожидается превосходный ужин — будет некая девушка, именем Ольга, а ещё — юноша Алёша. Они то ещё и не знают, что наступающая ночь — их последняя ночь, а меж тем — всё уже предугадано… Ну всё — больше тебе знать не положено; ну а если проболтаешься — знай, не избежать тебе мучительной смерти, и вечного скитания среди теней бесприютных… Один раз я перевезу их сам, а ты стой рядом — да! — не отходи, иначе быстро окажешься разодранным; смотри, как я гребу — потом всю ночь придётся заниматься этим…

После этих слов окружавший Ярослава непроницаемый мрак отхлынул, и он снова видел кровяную дымку, и едва сдерживался, чтобы не совершить какой-нибудь безрассудный поступок — лишь бы как-нибудь вызволить Алёшу и Олю (а он сразу почувствовал, что именно об его друзьях идёт речь). Вдруг те уродливые фигуры, которые стояли на берегу, пришли в движение; в каменистой плоти распахнулись громадные глотки; задвигались многочисленные отростки, раздались многочисленные неприятные звуки; распахнулись страшные, наполненные какой-то угольной слизью глазницы; потом раздались голоса, настолько искажённые, что Ярослав едва смог разобрать, что они полны грубой радости, предвкушения предстоящего веселья. Вот они стали перебираться в лодку, причём, по тому, как она вздрагивала можно было понять, что они действительно созданы из камня, или, по крайней мере, из чего-то настолько же тяжёлого.

Когда же перевозчик оттолкнулся своим железным шестом от берега, то Ярослав приметил, что в каменной стене стал раскрываться проём, из которого ещё сильней хлынул мертвенный, кровяной свет (а вместе с тем и сужающая обзор дымка сгустилась) — и из проёма этого стали прорываться дикие завывания, скрежежущий хохот; радостные, но жуткие вопли, которые не мог бы издать ни один человек.

— Ээйй! — взвыл стоногий паук двухметрового роста с человеческой головой, который первым вылетел на этот берег. — Давай-ка поскорее возвращайся! Мы не хотим пропустить ни одной минуты…

Ответ перевозчика был настолько громовым, настолько яростно-разящим, что Ярослав не смог разобрать ни одного слова; но только согнулся и зажал уши. Он позабыл о недавнем наставлении, отшатнулся, и тут же поплатился — каменная могучая ручищи, словно пасть сомкнулась у него на плече, и тут же разодрала его в кровь. Волей-неволей мальчику пришлось разжать уши, и он, поперхнувшись от волны смрада, услышал следующие слова:

— А это кто такой? Вот так сюрприз!.. Выходит — теперь закуску выдают ещё на переправе! А ну-ка, попробуем его плоти…

— Оставь! — перевозчик рявкнул так, что каменное чудище отшатнулось, и больше уж не смело подходить к Алёше. — Это мой ученик. Быть может, когда-нибудь за хорошее услужение я наделю его даром бессмертия, а пока пускай наблюдает, учится…

При каждом гребке перевозчик заносил железный шест на несколько метров вперёд, вонзал его в невидимое дно, а затем отталкивался с такой силищей, что лодка подымала значительное волнение — стремительно отлетали назад каменные наросты, воздух с силой бил, грозил из лодки вырвать, но всё равно оставался мертвенным, тяжелейшим — от него кружилась голова, и хотелось бежать, вырваться на свободу, на простор, насладиться свежим дыханием…

Но вот вынырнул из мрака противоположный берег, лодка с силой ударилась в него, и посыпала с радостными завываньями нечистая, каменистая сила. Причём сначала высыпали самые маленькие, и уж за ними, с тяжёлым гулом выбрались более массивные, более несуразные фигуры. Когда они вошли в темнеющий поблизости туннель (там ещё можно было различить первые ведущие вверх ступени) — перевозчик вновь навис над Ярославом и проговорил:

— Теперь вручаю тебе часть своей силы и окутываю твою фигуру мраком… Но помни — хоть многие в себе силы почувствуешь, не вздумай чего учинить — всегда найдётся такая силища, которая раздавит тебя, словно муравья…