Пролог

Зинаида Никаноровна впала в изнеможение. Серги не годились. Надобно было подумать, как теперь быть.

— И неужели вы совершенно равнодушен к этой девушке?

— Нет. Я не всегда равнодушен к ней. Почти каждый день, иногда и не один раз в день я бываю неравнодушен к ней. — в продолжение четверти часа. Как только почувствую аппетит быть неравнодушным к ней, иду в село, в ее избу; изба превращается при моем приближении и небесный чертог, потому что впереди меня летит туда Амур, превосходнейший из архитекторов, декораторов и парфюмеров. Амур улетает, и я спешу уйти, потому что изба грязна, зловонна. — немножко, то же начинает быть заметно мне и относительно моей возлюбленной, которая не привыкла быть особенно опрятною, когда не бывает превращаема Амуром в богиню. Этому еще можно бы пособить: свести ее в речку, велеть выкупаться; — тогда и без Амура она была бы приятною собеседницею. — если бы не была чрезвычайно глупа, — чему уже нельзя пособить никаким мытьем. — и если бы была покрасивее… Без особенных усилий фантазии я очень подробно описал мою любовницу, с точностью пользуясь для этого портрета чертами Анюты, как представляется мне эта свежая и довольно красивая, но бессмысленная и аляповатая женщина теперь, когда я сравниваю ее не с изношенными уличными девушками, а с Надеждою Викторовною, Мери, Настею и самой Зинаидою Никаноровною, которые, при всей разнице, сходны тем, что в самом деле красивы, очень красивы.

— Но когда вы так равнодушен к этой Анюте…

К Анюте??!! Неужели я даже назвал имя этой девушки? О, как досадно! Но я полагаюсь на скромность Зинаиды Никаноровны; умоляю Зинаиду Никаноровну сохранить эту тайну; мать Анюты покровительствует нам, но отец избил бы их обеих. Зинаида Никаноровна успокоила меня. Еще успокоительнее то, что в нашем селе верно наберется до сотни Анют, и наверное, с десяток из них — красавицы вроде моей Анюты: сделайте одолжение, разыскивайте, Зинаида Никаноровна, если вам еще угодно будет наводить справки. — Нет, Зинаида Никаноровна была уже вполне убеждена.

— Когда вы так равнодушен к этой девушке, мой подарок действительно не имеет смысла. Я не настаиваю. Но мы еще увидимся, не правда ли? Я найду что-нибудь другое для вас самого… Судя по вашему описанию, эта Анюта и не особенно красива: при вашем равнодушии к ней вы могли бы бросить ее. Неужели нет девушек получше?

— Есть. Но они не подвертываются сами под руку. А ловить я не охотник. — это я уже говорил. — да и не мастер, если сказать всю правду. — Мой обед не особенно хорош, но сытен: отказаться от него, чтобы оставаться голодным. — благодарю за совет!

— О, циник! — с новым ужасом воскликнула идеалистка. — Но хорошо то, что вы упомянули об обеде. У меня вовсе нет аппетита, я забыла, что пора пить чай. — вероятно, вы будете не прочь и закусить. Потрудитесь дернуть сонетку.

Я позвонил. Вошла девушка в дрянном ситцевом платье, — обыкновенная горничная, и некрасивая.

— Авдотья, я не буду пить чаю. Скажи Насте, чтобы приготовила там. — и закуску для гостя. Или пусть сама придет сюда, я скажу ей, какое вино подать к закуске, ты переврешь. — Некрасивая и ненарядная горничная ушла. — Вы извините меня, Владимир Алексеич, что я распоряжаюсь так. Я чувствую себя гораздо лучше прежнего; но все еще очень слаба, и разговор утомил меня; а нам надобно говорить много, много… Пока вы будете там пить чай и закусывать, я отдохну. Я заставлю вас поскучать: вы будете один, я не смею и не хочу предлагать вам, чтобы вы позвали к себе моего мужа: с ним вам было бы еще скучнее, нежели одному: он глуп и пошл. Вы будете один, и вам будет скучно, но вы извините мою смелость распоряжаться вами так деспотически: больная не может не быть эгоисткою и деспоткою. — Зинаида Никаноровна улыбнулась.

Степенною поступью вошла Настя, с постным лицом; как же иначе? — Зинаида Никаноровна страдает.