Пролог (сборник)

Я поглядел вниз и увидел, что волки на самом деле ушли, под деревом их нет, остались только овальные пролежни в снегу. Волки услышали заморозок, убежали, закопались по своим земляным норам и сбились в дрожащие горячие клубки. И нам пора бежать.

Да, пора было бежать. Если не хотим остаться на дереве навсегда. Примерзнем к толстой коре и отлипнем только весной, и нас подберут новые весенние волки, веселые и голодные.

Мы бежали, Хвост первый, а я отстал, задохнувшись липкой паутиной.

Но успели.

Заморозок вступил на берег, сломал кусты, уронил несколько деревьев и выпил воду из реки, превратив ее в лежащую на земле сосульку. Мост, по которому мы перебрались, выгнулся и разлетелся в стороны острыми щепками. Все. Холодная воздушная сила потратилась на реку. Мы стояли над омутом, над тем самым, где жил Старый Ник, и смотрели на другую сторону, где теперь уже белела зима.

– Это тебе не волки, – сказал Хвост.

– Что? – не понял я.

– Да про грамотея-то. От волков у него, может, слово какое и есть, а против заморозка… Околел, наверное. То есть наверняка околел.

Наверное, околел, тут я с Хвостом согласен был. Хотя кто его знает, заморозок косо ударил, могло и не захлестнуть. Все равно зиму не протянет. В зиму в домах-то холодно, а так, под кустом… Волки и то не все переживают, куда уж грамотею.

Я вспомнил, как в раннюю весну мужики ходят по лесу с топорами и ищут вымороченные волчьи гнезда, волки в них мерзлые и неживые, остается только вырубить их из земли, шкуру снять и шубу править. И грамотея, наверное, найдут, только зря, какая из него шуба…

– Надо весной поискать, – сказал жадный Хвост. – Грамотейскую лежку. Хоть пуговицы срежем.

А я подумал, что мне его как-то жаль. Грамотея. Вот так умереть. В холоде, в одиночестве, бессмысленно, забыто, на другом берегу.

Ладно, пошли домой.

Дома матушка меня долго била, кормила и плакала. Тощан радовался. В печке трещал огонь. В окнах трещал мороз. Кости у меня трещали, и не случайно – на следующий день свалилась оттепель. Так часто бывает после заморозка. Растаял быстро снег, землю отпустило, и из труб ударил рассол. Плотный настолько, что в нем почти стояла ложка. Как всегда упускать это было нельзя, я один уже никак не справлялся, и матушка работала на солеварне со мной. С Тощаном возникли понятные затруднения.

Пока мы сидели на дереве, у Хвостова на самом деле родился брат, и бабка Хвостова больше не могла сидеть с Тощаном. А я выжаривал по полтора мешка соли в день и не успевал засветло, матушка мне помогала.

Сначала мы грузили его в тачку и таскали с собой на соляной двор. Это Тощану даже полезно, поскольку с солью рядом находиться любому полезно, особенно если плохо дышится. Три дня все было хорошо, потом Тощан задохнулся и потерял сознание.

Я, конечно, успел прыгнуть, но поймать его не смог, так что Тощан опрокинул на себя соляную сковородку и обварил ногу. Кожа слезла, Тощан орал и не мог ходить, матушке пришлось обменять целый куль соли на склянку пихтового масла. Масло помогало, нога гнила меньше, но было ясно, что лучше Тощана на солеварню не брать, лучше ему сидеть дома, мог ведь и совсем свариться.

Только вот с кем ему дома сидеть?

Одного Тощана дома оставлять матушка не хотела, разумно опасаясь, что бестолковый Тощан мог напороться на светец, или удариться о стол головой, или просто задохнуться до смерти, или в печь залезть, Тощан всегда придумывал себе новые беды.

Или мыши, таившие на него давнюю обиду, могли прийти разом и съесть этого дурака.

Нет, Тощану требовался присмотр.

Матушка обежала все Высольки, но никто с Тощаном сидеть не согласился, даже за соль. Всем было известно, что Тощан больной, многие считали, что это не заурядный непродых, а хуже. Конечно, в глаза никто не говорил, но я-то знаю – в деревне думали, что в легких у Тощана живет угорь и что этот угорь выдышивает половину воздуха, так что самому Тощану уже не хватает. Угрем никто заразиться не хотел, ну, разве что старая бабка Хвостова, которой было все равно. Но теперь у нее имелся еще один свой внук.

Когда матушка поняла, что с Тощаном сидеть некому, она отправилась к грамотею, я отправился с ней. Я говорил, что скорее всего грамотей вымерз и мы живым его не найдем, но матушка не слушала, так и пошли. Тощана накормили, привязали к скамейке старыми вожжами, чтобы спал и не безобразничал, и пошли.

Грамотей почему-то оказался жив, живучий нам такой попался грамотей.

После избиения грамотей поселился на том берегу, возле дуба. Ноги ему подбили, пальцы раздробили, костыль поломали, не ходок совсем стал. Сначала жил стоя в дупле, потом, когда пальцы срослись немного, поставил кривой шалаш. Волки грамотея на самом деле не трогали. Наверное, Хвостов прав, грамотей какую-то хитрость противоволчью знал. Травилку, или спотыкач, или свисток у него какой имелся, я слышал, есть такие. Во всяком случае, волки грамотея сторонились. Я подумал, что вот хорошо бы знать этот самый секрет, если бы мы его знали с Хвостом, не пришлось бы на дубу куковать.