Прокурор Фукье-Тенвиль

Существовал в 1793 году журнальчик «Карающий меч», теперь большая библиографическая редкость. Его редактор, некий дю Лак, человек, по-видимому, не вполне нормальный, посещал систематически заседания суда, провожал осужденных на место казни и затем все описывал в своем издании, на обложке которого изображена была гильотина. Этот дю Лак оставил нам описание первого разбиравшегося в революционном трибунале процесса. По его словам, когда судьи вынесли смертный приговор, все заплакали: и они сами, и присяжные, и публика. «Mais bientôt l’intérêt puissant, l’intérêt sacré de la Republique ont séché, ont tari les pleurs...»{10} Гюйо де Молан был казнен. Слезы были, конечно, крокодиловы. Верно, однако, то, что в первое время революционный трибунал соблюдал видимость правосудия. Подсудимым давалась возможность защищаться, вызывались и выслушивались свидетели защиты, дело обсуждалось внимательно, часто выносились оправдательные приговоры. Потом все совершенно изменилось, и революционный трибунал превратился, по выражению Олара, в «бойню».

III

На месте укрепления, воздвигнутого Юлием Цезарем на берегу Сены, столетиями строился дворец французских королей, впоследствии ставший Дворцом правосудия. Писатель XIV века, описывая этот дворец, говорит, что «в нем правосудие ученых докторов исполняет восторга и умиления людей невинных и праведных. Но много тоски и горя приносит оно людям злым и нечестивым».

Революционный трибунал занял два главных зала этого знаменитого дворца, с которым связана вся история Франции. Первоначально он обосновался лишь в так называемой Grand’chambre{11}. Это был огромный, плохо освещенный тремя окнами зал, считавшийся в течение нескольких столетий одной из главных достопримечательностей Парижа. На стене висело «Распятие», приписываемое то Дюреру, то Ван Эйку. Новый хозяин, Фукье-Тенвиль, изменил в зале не очень много: поставил, кажется, бюст Брута, повесил «Декларацию прав человека» и велел устроить для публики шедшие ступенями скамейки. Затем, по мере расширения деятельности трибунала, к нему отошла и вторая достопримечательность дворца: зал св. Людовика, в котором слушались самые громкие уголовные и политические дела французской истории, от процесса трупа Жака Клеманна{12} до дела об ожерелье королевы.

Кроме двух главных залов, трибунал занял множество других комнат. Кабинет Фукье-Тенвиля находился в башне Цезаря, по-видимому, в той комнате, которая была кабинетом Людовика Святого{13}. Речи же свои, в том числе и речь против Марии Антуанетты, он произносил на том месте, где Людовик XIV сказал: «Государство — это я!» Вероятно, эти исторические воспоминания доставляли общественному обвинителю Фукье-Тенвилю удовольствие, которого лишен государственный обвинитель Вышинский.

Были, разумеется, отдельные комнаты у председателя революционного трибунала, у судей, у присяжных. Председателем в первое время был Монтане, тоже бывший королевский чиновник. Потом его заменили другие лица. Менялись и присяжные. Преобладали среди них, особенно под конец, простолюдины: плотники, лакеи, парикмахеры, портные; но были и образованные люди, ученые, как доктор Кабанис, аристократы, как маркиз Антонель, человек любопытный, или другой маркиз, Монфлабер, всегда, впрочем, выступавший под революционным псевдонимом «Dix août»{14} (по дню падения монархии). Был некоторое время присяжным заседателем 23-летний ученик Давида Франсуа Жерар, впоследствии кавалер чуть ли не всех императорских и королевских орденов Европы, наполеоновский барон и любимый портретист Людовика XVIII, который называл его «самым умным человеком Франции». Знаменитый художник очень не любил вспоминать о том, что имел отношение (впрочем, весьма недолгое) к революционному трибуналу, отправившему на эшафот родню всех его будущих заказчиков и поклонников. Биографы барона Жерара тоже избегают упоминаний об этом. Но из песни слова не выкинешь.

Должно быть, юного художника соблазнило жалованье присяжных. Они получали по 18 ливров в сутки — на эти деньги тогда еще можно было хорошо жить. Фукье-Тенвилю был назначен большой оклад: 8000 ливров в год. Кажется, значительная часть этих денег уходила на вино. Не будучи пьяницей, ненавидя пьяниц, прокурор в ту пору сам стал пить. Без вина обойтись ему было бы трудно. Уж очень много «тоски и горя приносил он людям злым и нечестивым».

IV

По утрам в коридорах революционного трибунала обычно появлялся осанистый человек, в темном, на все пуговицы застегнутом сюртуке и в цилиндре, — едва ли не он и ввел в моду эту шляпу (впрочем, отличавшуюся по форме от нынешнего цилиндра). Во Дворце правосудия его все знали в лицо — и, должно быть, при его появлении отшатывались в сторону. Это был, по мрачно каламбурному выражению Демулена, le représentant du pouvoir executif: парижский палач Шарль Анри Сансон, приходивший за инструкциями к Фукье-Тенвилю.