Проклятый род

Смешок затаенный и добрый, и хитрый свистел в горле старика. Улыбался старик. Не сдавался, на дело не поворачивал. Смешливо калякал про всякое. Чай подали.

— И чтой-то ты, Семен Яковлич, Доримедонтово дело по всей земле раззвонил…

— Как я? Как я?

— Ну уж ты ли, не ты ли, а фирме глава ты. Стало, и в ответе не кто иной.

Перед Семеном хворым, сгорбленным слабостию многодневною, величался Рожнов, лицо морщинистое свое с глазками красными, чуть зрячими, являл добрым на час и веселым.

— Потому как это возможно, чтоб люди вкривь да вкось судачили? У нас при папашеньке твоем, царство небесное, так, не полагалось….

— Не при чем я тут, Агафангел Иваныч. И болею я. Из дому с тех пор не выезжал.

— Не полагалось… У нас так не полагалось. У нас как? Коли о каком деле нашем в городу знать не надлежало, мы вестей за ворота не выпускали. А коли по городу каки слухи забегали, шу-шу, да шу-шу, то, стало, сами мы от того не прочь. Люди-то будто супротив нас шушукаются, а это мы их будто как за ниточку дергаем. А тут что? У тебя каков расчет в деле этом, в Доримедонтовом-то? А? Что-то мне невдомек. Вот, говоришь, из дому носу не кажешь. И знаю, что не кажешь. И с тех самых пор. Может, и ране чуть. А людскому-то глазу так оказывает, будто с самого того дня, в аккурат…

— Раньше я заболел. Второй месяц болею. Доктор вот за границу шлет.

— Болеешь. Знаю, что болеешь. Я вот тоже не больно здоров. А весточку от тебя получил и прикатил. И препожаловал. Так-то. В городу-то шушукаются, а тебя-то и не видать нигде. И, слышно, и к себе не пускаешь, и на похоронах братниных не был. Толки-то, они и тово, и тово, пуще да больше. А ниточки-то и нет никакой. Ниточки-то, говорю, не приметил я, хе-хе. Ну, конечно, дело это почитай что и не торговое. Ну, да все ж таки. Не делены с ним были… для людей-то, для людей-то… И прииски эти. Тут одно к одному. Ты вот тут сидишь, а болтать-то и свободно всем, кому не лень. Коли, к примеру, мне бы сплетки плести охота была, что бы я подумал, а подумавши-то и раззвонил бы? А? Я бы так подумал: с приисками этими несуразными запутался он в конец. А тут брат умри да и оставь капиталы свои молодшим родственничкам; из фирмы, значит, прочь. Про Доримедонта-то Яковлича я бы сплел, что он голова, и так завещал не спроста, а пронюхавши, что фирмы-то дела тово, и спасти, значит, грошики свои пожелал… От приисков-то, значит. А тут что за оказия! Семен-то Яковлич, глава-то фирмы, в дому заперся, носу не кажет. А тут одно к одному, и братец, Макар Яковлич, тоже поприутих, а по городу толки-кривотолки: завещание, мол, изорвали. К чему, бы кажется? А тут бы я про прииски-то и вспомнил бы. Ба! Дела-то у него и вовсе, мол, плохи, коли на то пошел. Оно, конечно, может, у братца завещание без нотариуса, и дело то — Божье дело, не торговое. Ну, а все ж таки. Дыру, значит, заткнуть хочет. Кусок, правда, не маленький; круглым счетом, так говорить будем, мильончиков пять. Ну, да и прииска не мелочная тоже лавочка. Может, там и двадцатью не заткнешь, дыру-то. А за дело взялись больно уж шито-крыто, никому ни слова. И поразмыслил бы я… это если бы я сплетки-то плел… дай-ка спущу, пока что, акции эти самые. Ну, за восемьдесят пять, так за восемьдесят пять, где наша не пропадала. Чего бы похуже не было… Суд да дело, того-гляди. А главное-то в том, что ниточки никакой усмотреть нельзя. А ниточки нет, стало растерялся человек, запутался. А в торговом деле как? На трясине человека увидал, беги от того человека. Трясина-то — эк сколь в ей места. Кого хошь засосет. Не то что золотом, булыжниками не засыплешь. Так-то.

Нараспев слова свои говорил, короткими вздохами свистя и изредка шумно чай с блюдца схлебывая. Испуганный Семен круглыми глазами, часто моргающими, в глазки красные старца смотрел. Но взора не поймал. Говорить хотел, закричать хотел про то, что не так все это. Но, пот холодный на теле чуя, молчал, ждал; напуганный ловил все новые страхи. И заколотилась кровь в висках. Часто-часто. И откинулся. И в потолок глядел. Это тогда уж, когда тот речь свою кончал.

— А ты чего? Али впрямь так уж нездоровится?

— Я, Агафангел Иваныч, Доримедонтово это дело не для выгоды какой… Другое тут… Да и завещание никакого писанного не было… А что слова-то его… Сами вы помните Доримедонта…

— Кто говорит! Кто про то говорит! И не свои я опаски молвил. Я тебе сплетки, сплетки… Сам-то я никуда ныне, ну а все ж таки доходит. Я про ниточку. Про ниточку я. Ниточки, говорю, не видать. А без ниточки оно и не тово… Не ладно. Коли бы я помоложе был, годочков этак на пятнадцать…

— Агафангел Иваныч! О делах мне с вами поговорить надо.

— А мы о чем? Не о делах нешто калякаем. Э-эх! Прииска? Про прииска я с тобой ни-ни. Дела того не знаю, там не бывал. Ты там тоже не бывал, а знаешь. Ну, и знай. А по векселям вот тебе не платят — про то знаю. И по моему счету сумма не малая. И такая даже сумма, что откуда беда большая, от приисков ли, от векселей ли, сразу не разобрать.

— Да. Много, Агафангел Иваныч, пропадает.