Проклятый род

— Дети должны об отце заботиться. Мы при отце вот… А вы что? Ты вот замуж. Не иди ты замуж. Я, конечно, не как в старину. Принуждать не буду. Только глупости все это… замуж. Ну, сначала оно по молодости лет занятно. То, се, пятое, десятое… поцелуи там, слова глупые и все такое. Сам молод был. Да вовремя за ум взялся. Давно увидел: человек должен работать. Счастье человека в работе. Тогда покой, тогда глупости на ум не идут. Вот я писем одних сегодня пятнадцать штук написал. А ложусь когда? После ужина вы все спать, а отец опять за дело. А вы все отца не жалеете. Ну, к чему ты замуж?! К чему? И какой он жених! Мне, конечно, плевать на то, что беден он. Не мне с ним жить. Только ведь он, шарлатан, на деньги зарится. Только денег он никаких не получит. Есть у тебя приданое от бабушки твоей. Это твое. Хоть и напрасно она, ну, да это ее дело. Твои деньги, раз на твое имя положены. И хоть сейчас все двадцать тысяч выбери, и хоть подсолнухов на них накупи. Или шарлатану этому, голодранцу, кальсонов что ли. Мне что. Только больше ведь я вам денег не дам. А шарлатан твой, поди, не верит, думает: дам. А зачем же я дам? Нет! Посуди сама: зачем же я дам? Живете вы все у меня, как принцы во дворце. Так что ли мы при отце жили? Думаешь, так? Нет, не так. Дудки-с! Не так! А коли вы от такой жизни рыло воротите… то есть я хотел сказать: как вас ни корми, в лес смотрите, то и черт с вами… то есть я-то чем тогда виноват! И, конечно, ни копейки…

— Да мне не нужно денег, папаша.

Побледневшая стояла, взоры опустив. В руках платочек мяла.

— Да ты чего? Чего? Не расстраивай отца. Вот сердце у меня опять. Ты сядь. Ты сядь. Ах, кажется, опять кольнуло… Ах, не умереть бы мне. Пульс посчитай. Пульс посчитай, что ли… И что это Раиса Михайловна… Да! Да! Слыхала? Доримедонт? Про Доримедонта слыхала? Правда это? Правда? Господи помилуй… Господи помилуй… Упокой душу. Упокой душу. Вот ведь докторишки проклятые. И чему учат их. Вот ведь, если скажем, строю я. Так я уж насквозь знаю, как и что. И у меня так, здорово живешь, дом не повалится… И Семен вот захворал… Не очень ведь Семен захворал? Не помрет Семен? Да что молчишь? Легко, думаешь, отцу? Брат умер. А она — замуж… Поди-ка лучше помолись. Поди помолись. Туда, туда в моленную. Раиса Михайловна вот молится. И Бог ей счастье дает.

Приехал доктор. Вслед Раиса Михайловна. А по дому уже весть о смерти Доримедонтовой давно расползлась.

В львиную комнату Яша вбежал. Лицо красное, губы дергаются. Вбежал. Закричал:

— Умер!

Антон голову чуть от книги поднял. Давно уж бег брата по лестнице заслышал. Не по ковру бежал Яша, по мрамору. И через много ступеней прыгал.

Теперь голову лениво поднял Антон.

— А где же он, который пощечин тебе надавал и за тобой гнался пятнадцать верст?

— Что городишь? Какой такой он?

— А ты посмотри на себя в зеркало. Может, припомнишь.

Яша к зеркалу подошел. Как бы не мог ослушаться.

— Тьфу! Да! Физиономия у меня. Но в сторону это, в сторону! Умер, говорю. А ты что не спрашиваешь, кто умер.

— Доримедонт.

— Кто тебе сказал?

— Да ты.

— Нет. Раньше меня? Раньше меня?

— Никто. Ты первый.

— Врешь. Я сказал только, что вот умер. А кто умер не сказал.

— Ну, догадаться не трудно. Если бы сам ты умер, меньше бы испугался. Стало быть, умер Доримедонт.

— Стало быть, умер. А тебе так-таки все равно? Знаешь, поступай-ка ты в актеры.

— Да. Все равно. То есть то мне безразлично, про что думаешь. А думаешь ты про деньги. Про Доримедонтовы мильоны. И не потому я так, что совсем уж в этих делах ничего не смыслю. Я даже могу сказать, сколько у Доримедонта денег. Ушел ты от меня как-то, наговорив свое. А мне скучно стало. Вспомнил правило процентов. И высчитал. Пять мильонов. Немножко больше, немножко меньше.

— И врешь. Почти семь.

— Как так? Да! Ну, стало быть, процент не тот. Не моя вина. Сам же ты говорил, что у Семена…

— Что Семен! Я к самому архангелу проник… Или как его… к Рожнову! К старцу, к старцу. Не сплошь тихи дела у Семена. А Доримедонт про свои деньги врал, что у него в государственном.

— То есть не он врал, а ему врали. Так по-моему.

— Ба! Как это я не догадался! Конечно, так. Конечно, так. Да ты, Антоша, прикидываешься только, что коммерция тебя не интересует… Стой, стой! Не затем шел. Ведь умер! Умер!

— А ты на диван. Успокойся. И все ведь со дня на день ждали. Не сюрприз.

— Пойми, что, кажется, все сорвалось. Все! Все! И пойми, что хуже всего: хуже всего то, что она не таится даже. Нас с тобой за семилеток считает… Ну, меня одного что ли? Maman опять у Семена. Ну, когда она туда ездила? Когда? Ведь я себя вот этаким помню, когда она нас туда с Виктором возила. А когда один он, без Настасьи, без этой, — ни, ни! А тут заездила. Зря. Зря? Нет, не зря. И явное это пренебрежение меня вот как злит! Вот как! Вот как! Я знаю maman. Я знаю. Во-первых, ей, конечно, надо переговорить об этом об устном завещании. А во-вторых, а во-вторых, и это главное, показать мне… мне, мне, мне показать и доказать, что я щенок, цуцик, черт знает что еще в сравнении с ней, с Раисой Михайловной.