Проклятый род

— Сема, Сема! Что он со мной делает. Опять под руку подговаривал, опять обыграл.

— Ну, прощай, Доримедоша. Пора мне. А к тебе скоро доктор. Да ты бы прилег.

— Зачем? Зачем? Зачем? Я ведь здоров, Сема. Совсем здоров. Только пришли ты мне, Христа ради, лекарства мои. У Макара в дому настоечки мои все остались. В буфетной комнате так все и остались. Резь в животе.

— Пришлю. Прощай.

От Нюнина отвернувшись, и тому руку тихую подал, не пожал. Жал подобострастно Нюнин, слюну изо рта пустив на грязный вшивый сюртук свой.

— Ну, а теперь и опять выпить не грех. Только так не хочу. Я человек бедный, женой и детками ограбленный. Сегодня есть коньячок, а завтра нету. Так не могу. Ты мне, племянничек, по четвертаку за рюмку будешь платить. А настоечки приволоку, ну за настоечку по гривне, что ли.

— Что ты? Что ты?

— Мне что. Не пей. От живота в одночасье помрешь, коли во-время спиртного не выпьешь. Потому — алкоголь.

— Давай-давай-давай! Я запишу. Ну, и мучитель ты. Грех тебе.

— Вот и не грех. Пропал бы ты без меня. А я завтра тебе полбутылочки. На рюмки дома разочту и приволоку. И приволоку. А не хочешь — не надо. Только помрешь тогда. Тебя сюда зачем запрятали? А? Как полагаешь, племянничек? Спроста, думаешь, настойки твои отняли? Спроста тебе чужой доктор какие-то снадобья прописывает? А в сумасшедший дом желаешь? Желаешь, хи-хи… Желаешь?

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Уморишь ты меня… Нельзя хворому человеку…

— Это не я тебя уморить хочу. Не я. А ты сдавай-ка лучше. Да ты записал ли? Два гривенничка. Два гривенничка. Молодчинище! С двумя картами умудрился. Этак ты мигом отыграешься. А два гривенничка запиши.

— Да мы по пятаку начали.

— По пятаку? А голос тебе был. Забыл? Забыл? Вот грех-то какой тебе зачтется.

— Молчи ты! Молчи ты! Типун тебе. Мучитель ты. Вот ты кто.

Крестился и сдавал карты.

Вошел слуга.

— Доктор приехали.

Попрятали карты. По карманам и рюмки. Рот пополоскал чаем Доримедонт. Карамельку мятную сосет. Вошел доктор. На Степана Степаныча не взглянул. За карамельку пожурил ласково.

— Нельзя, нельзя конфект. Ну, как наш животик? А на операцию все согласие не даем. А?

— Что вы! Что вы! Помилуй Бог.

— А нужно бы. Ну, мы с вами завтра поговорим. Что-то вы сегодня расстроены. Или сна нет?

— Слава Богу. Только вот резь. И от лекарства хуже. Вы уж настоечки мои мне верните. Христом Богом прошу… У Макара…

— Ай-ай-ай…

Скоро уехал. Продолжали играть в дурачки. Чай слуга приносил не раз в стаканах. Таясь, выпивали по рюмке коньяку.

Заговор всех на смерть его и проигрыш. Заговор и проигрыш. Два страха бороли душу Доримедонта. Жалкие слова говорил, по комнате бегал, брюки поддергивая. Перед иконой угольной крестился; слыша молчание дома, ждал голоса. Стали играть по двугривенному.

Три раза подряд выиграл Доримедонт. Не отыгрался еще. Но ликовал. Шутил-насмехался. А краснолицый Степан Степаныч:

— Хи-хи… Вот если теперь по полтинничку, и скажем, если я с пятью картами, то ты уж шесть гривен в выигрыше.

Молился. Долго голоса ждал. Степан Степаныч коньячком баловался пока.

— Сдавай, Степан Степаныч!

— Что? Или голос?

— По сорока копеек.

Играли. Писал Доримедонт. Через стол склоняясь, глядел-проверял Нюнин, хихикая, — слюной брызгая.

На бумажке Доримедонта было написано: 14 рублей 50 копеек, когда вошел слуга и сказал безучастно:

— Степан Степанычу уходить пора, время.

— Ну, голубчик, еще полчасика. Что это ты так уж…

— Не приказано. Время вам спать укладываться. Пожалуйте, Степан Степаныч…

— Ну, прощай, племянничек, коли так. А должок? Записать прикажешь? Или отдашь?

— Да у меня записано. Смотри вот. Завтра отыграю. Смотри. Записано.

— Видал. Не платишь? Ну, я сам запишу.

Из кармана бумажку вынул. Писать начал.

— Да как ты? Да что ты? Ведь уговор был — я пишу. На своей записке. Брось бумажку! Брось бумажку!

— Ты на своей записывай. А я на своей. Ты свою разорвешь — и квиты мы. А я тогда свою представлю: с почетного гражданина — имя рек — следует мне — имярек — четырнадцать рублей пятьдесят копеек. И двадцать четыре часа. А потом, коли что, пиф-паф.

— Сгинь-сгинь-сгинь, пропади! Вот тебе трешница. Порви только! Порви!

— Давай трешницу. Давай. На тебя же изведу, коньячок завтра приволоку. Поди в кармашек, трешенка, в кармашек поди. А со счету мы скинем. Одиннадцать, стало быть, с полтиной. Готовь завтра, как приду. А то знаешь, племянничек, пожалуй, завтра не приду я. А револьверчик тебе пришлю. В коробочке из-под конфет пришлю. В коробочке. Откроешь ты коробочку и пиф-паф! Честь-то и спасена. И я во фраке за гробом пойду, и речь скажу. Умер, дескать, честным человеком.

— Ой-ой-ой-ой! Возьми, подавись, — прости Господи… Да и нет у меня денег таких.

Разворачивал бумажки газетные, конверты вытаскивал из карманов. Кредитные рубли считал, к окну отойдя… Только рублевки были. И серебро. Перекладывал, считал.

— Вот. Уходи. Завтра отыграюсь. Приходи непременно. И принеси. Принеси. Знаешь? Настоечки…

— Да тут полутора рублей не хватает. Прощай! Я запишу. Пиф-паф!

— Стой-стой-стой!

Ночью страшные сны. Приходили грабители. Все отобрали, грозились: