Проклятый род

И утешить пытается, ищет в себе слов, не находит; слов таких, чтобы не обидеть. Женских слов, что ли. Да нет слов таких.

- Да, может, вы ему, Мелания Ивановна, позволили? Вы припомните. Ну, не плачьте вы. Не буду. Я, ведь, спрашиваю только. Почем я знаю... Ну, вот что, голубушка. Хотите денег? Я устрою. Много денег... Ну, уж и не знаю, что мне с вами делать. Воды хотите?

И отошел от нее, от плачущей. Полушубок свой стянул; ни пиджака, ни поддевки на нем не было. Рукав рубахи засучил, руку раненую платком перевязывает, глазом на Вячеслава косит, на лежащего. В тяжелом беспамятстве тот.

- Ишь, скотина. Дробью в людей стрелять... Ну, здесь на вылет... А здесь вот... и здесь... Ишь, стервец. А хочешь, я ружье солью заряжу, да в спину тебе... Только вот вас, Мелания Ивановна, напугать боюсь, а то выпалил бы. А то разрешите. Живо бы он у меня вскочил. Зачесался бы, жеребец, подлый... Ну, не буду, коли боитесь. Не плачьте вы только.

И степенно Федор руку свою разглядывает; перевязывает, на брата простертого косится, ворчит. И кажется он себе ныне таким хорошим, да трезвым, да благородным, да распорядительным. Скирды залили. Две клади отстояли. А все он. Брата-подлеца накрыл. И наказал. Девицу утешает. Правда, настоящих слов не знает. Но все-таки... Под пружиною дверь входная хлопнула. Вера в комнату бежит. Запыхалась. Вот почти спокойная. Глаза деловито поблескивают.

- К попу Ивану бегала...

Дальше что-то говорить хотела. Но два шага Федор шагнул, головою покачивая, руку правую, здоровую, наотмашь.

- Вот тебе, сорока! В чужие дела не лезь.

За левую щеку Вера руками обеими схватилась, рядом с Меланией на тахту села-повалилась. Обе они закричали-заплакали.

- А вы, Мелания Ивановна, не беспокойтесь. Это ей полезно. Тебя, сорока, кто просил? А? Кто посылал тебя? Просили тебя: пожалуйста, мол, Вера Васильевна, народ скличьте? Народу-то здешнего не знаешь? А?.. Пожалуйста, Мелания Ивановна, не беспокойтесь... Что ты, стерва, попу Ивану насказала? Еще кому? Всем, что ли?

Важно-грозно Федор слова бросал. Много дел ныне у Федора. Вся ответственность на нем.

- Ишь, все с ума посходили.

К окну, стройный, быстрый, подошел. Форточку открыл, в мороз прокричал приказывающе:

- Эй, вы там! Расходись!

Послышались в синей комнате со двора голоса вопрошающие, неуверенные. А Федор опять:

- Расходись! Расходись! Вранье все. Все живы-здоровы. Чего по ночам толпитесь. Залили - и славу Богу. И спать. Прощай, ребята.

XXVI

Не удалось задушить Вячеславова дела. Как зарево на вечернем небе всей округе видимо стало. Помогла и нелюбовь к братьям-помещикам. Злорадствовали. Поп Иван тогда же в Богоявленское помчался, кого не надо на ноги поднял. Потом сам жалел.

- Страху-ужасу нагнала на меня эта Верка тогда, в ночи. В дом помещичий идти побоялся. Думаю: и меня убьют. Кто кого убил там, толком не понял. Только в убийстве уверился. Верка эта... Брат брата, говорит, убил. Лежит бездыханный. Ружье тут, пороху полон дом. А про Меланию и помыслить страшился. Увидеть ее живую не чаял. Ну, и поскакал в ночи.

Утром рано-рано в дому народ, во дворе народ. Следствие.

И застало следствие дело-то еще тепленьким. В разум люди не вошли. В лицах братьев и в словах - преступление. Мелания - вся жертва. Поп Иван, трясущийся, за чиновников прячется, речи жалостливые точит. Как увидал Вячеслав форменные одежды - подумал, прошептал:

- Пропал.

Сидит на стуле, как на дне черной ямы, а стены ямы той липкие и отвесные, и говорит только:

- Да. Да. И это так.

А спрашивали и про Меланию, и про ружье, и еще про многое.

Братьев друг от друга в округе не отличали. Обоих не любили, про обоих дурное говорили. На допросе тоже. Едва разобрались. А тут еще Федор кричать начал, озлобил. В Федоре то злоба против брата закипала, то вдруг жалел он его и себя жалел.

- Когда там эти дьяволы дело распутают. А вдруг у них так выйдет, что оба мы разбойники?

Смутно еще боялся Федор слов своих на башне про Меланию. Скажет Вячеслав. Вот-вот скажет-донесет.

Но Вячеслав лишь на вопросы отвечал.

Когда Вячеслава увозили, когда тарантас в ворота уже въехал, Федор, новою мыслью осиянный, закричал:

- Стойте, черти! Да он на ней женится. Вот и делу конец.

Но те, может быть, и не слыхали. А вокруг стоящие мрачными взорами его обдали.

К вечеру увидел Вячеслав крепкие двери грязные, грязные стены вонючие, страшных людей вблизи. И когда опять спрашивали, отвечал:

- Да. Да.

А себе, одинокому, шептал безучастно:

- Пропал.

Ночью в бездумие тяжелое, смрадное вошел забытый Вячеславом железный старик. Сверкнул очами, помолчал и отвернулся. А Федор и Вера на разных тарантасах поехали на пристань.

XXVII

Железною цепью, при каждом неверном шаге насмешливо позвякивающей, железною цепью потянулись недели ожидания для всей семьи. Железною цепью, один конец которой накрепко вделан в стену, а на стене дегтем намалевано: «Позор».