Проклятый любовью

Мурашки поползли по коже.

Но это был всего лишь ветер, который швырял листву и ветки на кровлю.

Фух. Ему сразу стало легче, и он прислушался.

Шаги отдалялись.

«Это мама», – подсказывало сердце.

Он решился. Отбросил одеяло и сунул ноги в тапочки.

Тик-так.

Часы безжалостно отсчитывали время, чтобы потом, много лет спустя, напоминать ему каждую секунду этой кошмарной ночи, раздражать каждый нерв и кровью стучать в висках.

Первая ночь безумия. Ее безумия.

Тик-так.

Роман осторожно открыл дверь и выглянул в коридор. К счастью, глаза привыкли к темноте, и он успел разглядеть мать, одетую в белую, почти невесомую ночную рубашку, прежде чем она скрылась из поля его зрения.

«Почему она идет в темноте?» – подумал он и, не мешкая, последовал за ней.

Мама вышла в гостиную, немного постояла посреди комнаты, словно к чему-то прислушиваясь. Потом не спеша направилась к лестнице, на второй этаж.

«Зачем она туда идет?» – снова спросил он себя. Наверху находились нежилые комнаты. Некоторые из них были закрыты на замок, и Роман не осмеливался спрашивать, что там.

Тик-так.

Он обернулся. Старые настенные часы, стоявшие в углу в гостиной, тоже фиксировали время, запоминали каждый момент, отстукивали ритм, вторящий дождю за окном.

Мама медленно шла по лестнице, не обращая на него никакого внимания. Чувствовалось что-то тревожное в движении ее руки, когда она поправляла длинные темные волосы. Что-то неуловимо болезненное ощущалось в ее осторожной, словно крадущейся походке. Чувство страха не отпускало Романа, дрожью отзывалось в пальцах рук. Он не мог понять, что его пугало в поведении матери. То, что она бродит ночью по дому? Или то, что не реагирует на его нарочито громкие шаги и робкий кашель? Наверное, все вместе. Он никогда не видел, чтобы мама слонялась по дому одна, в такое позднее время, еще и босиком.

Роман вбежал вверх по ступеням и прикоснулся к ее руке. Кожа была холодной. Она посмотрела на него, улыбнулась и ласково погладила по волосам. Мама глядела на него и в то же время словно его не видела. Это был какой-то пустой, отсутствующий взгляд.

– Мама, почему ты бродишь в темноте?

Ее рука замерла.

– В темноте? – Она осмотрелась, как будто не поверила его словам. – Мне все видно. Иди спать, Рома.

– Не пойду, пока ты не скажешь, куда идешь! – заупрямился он.

– Просто брожу по дому.

– Ночью?

Она поджала губы. На мгновение взглянула туда, где заканчивалась лестница. Только на мгновение, потом перевела взгляд на него, но Роман это заметил.

– Что там?

– Ничего, родной, возвращайся к себе.

– Нет, мама, пойдем вместе. В доме прохладно, а ты босиком!

Она послушно кивнула и начала медленно спускаться по ступенькам. Иногда останавливалась, как будто в нерешительности, и снова смотрела наверх. А он брал ее за руку и вел за собой. Когда лестница осталась позади, она снова остановилась и посмотрела наверх.

– Что там, мама? – не выдержав, спросил Роман и тоже взглянул туда, где заканчивалась лестница.

Она приложила палец к губам, призывая его к молчанию. Какое-то время они стояли в тишине. Потом она подняла брови и напряглась, как струна. Схватила его за локоть обеими руками и спросила:

– Ты слышишь?

– Что?

– Голоса.

– Голоса?

Роман прислушался. Дождь хлестал по стеклу, а ветер тоскливо завывал в трубе. Темные облака неслись по небу, застилая звезды, а мгла за окном становилась все гуще, все непроглядней. От этого на сердце стало еще тяжелей.

– Я ничего не слышу, – удивленно произнес Роман.

– Мужской и женский, там, наверху…

– Нет никаких голосов, мама.

– Есть. Ты только послушай…

Она снова замолчала. Подошла к окну и закрыла занавески, словно темнота за окном пугала ее. Роман стоял и с болью смотрел на нее. Она явно была не в себе. Даже он, еще совсем юный, понимал, что с матерью что-то не так. Не было никаких голосов. Он напрягал зрение, напрягал слух, напрягал нервы, вслушиваясь в тишину, всматриваясь во мрак.

Никаких голосов не было.

– Все тихо, – еле слышно сказал он, чувствуя нервное покалывание в кончиках пальцев.

Мама повернулась к нему, глаза ее блестели в темноте, а кожа казалась еще бледнее.

– Да, кажется, голосов больше нет. Ну, пойдем спать, поздно уже. – Но он стоял, не шевелясь, и все всматривался и всматривался в нежные черты ее лица, едва различимые во тьме. Плачет? Глаза блестят от слез. Чьи голоса она слышала? Почему бродила в темноте по дому? Такое количество вопросов с трудом умещалось в голове ребенка. В гостиной было прохладно, и он ощутил, как по телу змейкой пробежала судорога.

Тик-так.

Время натужно цокало. Часы текли, вторили ударам его сердца, которое не желало успокаиваться в груди.

– Пойдем, родной, пойдем.

Он почувствовал прикосновение холодной руки к своей ладони и вышел из оцепенения.

Тик-так.

Почему она бродила в темноте? Босиком? Одна?

Роман послушно шел за матерью, а сам без конца оглядывался. Сначала смотрел наверх, туда, где заканчивалась лестница, потом на часы, раздражающие своим тиканьем, потом на стены, которые как будто двигались. Сейчас… еще секунда или две… вот-вот они раздавят его, как насекомое.

Тик-так.