Проклятый город

— Что ты мне под нос тычешь? Это же не товар, прости Господи! Это недоразумение! Из такого меха ты себе портянки шить можешь, а не на продажу выносить!

— Какие портянки?! Ты что сдурел что ли? Во-первых шкуры я тебе предлагаю самые лучшие, а ты от них нос воротишь, во-вторых, если ты совсем уж неграмотный, из шкур портянки не шьют.

— Вооот! Видишь, сам признался, что даже на портянки эти шкуры не годны!

— Да что ж ты к портянкам привязался! Ты хоть из бархата их себе сделай, мне наплевать.

Разговор скатывался до оскорблений, угроз, клятв, взываний к богам, потом к совести собеседника. Наблюдать за ними было одно удовольствие. Купец трижды уходил и трижды возвращался, выворачивал, жалуясь на бедность, карманы; вопил от том, что даже орки с Тёмной стороны, милосерднее чем мы, но потихоньку уговаривался.

Подогнав, сани к нашему прилавку, расплатился тяжёлым золотом и, пока двое дюжих приказчиков перекидывали купленный им товар, что-то начал негромко выспрашивать у Семёна. Тот, в притворном испуге, отшатнулся от купца, но пойманный за край полушубка, остановился. Купец же, настойчиво увещевал его. Семён стоял с хмурым видом, но более не вырывался. После третьей монеты, перешедшей к нему, он, словно нехотя, мотнул головой в мою сторону. Так, мой выход. Я состроил угрюмое выражение лица и начал поправлять поклажу на санях. Сзади раздалось негромкое покашливание:

— День добрый, охотник.

Я не поворачиваясь, пробурчал в ответ тоже какое-то приветствие. Видимо купца это приободрило, по крайней мере, голос у него зазвучал бодрее:

— Не хотите ли вы отдохнуть после тяжёлого дня и отужинать со мной «У Марины», где, совершенно случайно, мной заказан столик, и через полчаса разрешат подавать красное вино?

Я с интересом взглянул на собеседника. Этого человека я не знал, но мне нравился его подход к делу. Нет, совсем не то, что он предложил мне вина, а то, что пригласил меня поужинать в первой половине дня, заявив, что ужин уже на столе. Причём, несмотря на название, в более чем приличный ресторан.

* * *

Разговор начался как обычно. Сначала купчина активно подливал мне вино, впрочем стараясь не напоить, а лишь, чтобы я не уличил его в жадности. Наевшись и напившись я постарался перейти к сути дела:

— Что ж ты хочешь от меня, гость дорогой?

Купец на секунду зажмурившись и, видимо, прикинув все последствия своего ответа, выпалил:

— Люди знающие посоветовали к тебе обратится. Видишь ли, добрый человек, дочь любимейшая у меня болеет. Лихоманка сердечная её точит. Сколько же я на неё денег извёл, лекарей приглашал, снадобья дорогие покупал. Чахнет день ото дня.

Купец вытер набежавшую слезу и хлюпнул носом, смотря сквозь меня тоскующим взором. Сведённое горем чело, безнадёжный взгляд. У меня у самого на глаза навернулись слёзы и я спросил прерывающимся голосом:

— Неужто никакого лекарства нет, чтобы помочь в беде твоей?

Купец вздохнул:

— Есть одно средство, — он понизил голос, я заинтриговано придвинулся к нему ближе. — Королевский лекарь говорил, что шкурку лисы чёрно-белой надо к ссохшейся рученьке привязывать и тогда снова кровь по жилам побежит, и будет кровиночка моя, — тут он натурально всхлипнул, — живая и здоровая.

Я тоже не сдержал приглушённое рыдание:

— Так, говоришь если ножки в шкурку завернуть, то выздоровеет твоя дочь?

— Да, — плача проговорил купец, — выздоровеет. В том мне лекарь первейшую гарантию давал.

— Смогу, наверное, помочь твоему горю. Ты только объясни мне, чем же болеет твоя дочь? А то у меня непонятки какие-то остались: то ножка, то рученька…

Слёзы на глазах купца высохли, но скорбный голос остался:

— Всё верно сказал ты, добрый человек. Всё верно! Просто не хотелось мне взваливать на тебя груз забот моих.

Голос снова задрожал.

— И лихоманка у неё, и сердце слабое, и ручка сухонькая и ножка кривенькая.

Я в восхищении смотрел на проходимца. Такое должно вознаграждаться:

— Так что ж тебе нужно, купец?

— Да я ж уже говорил. Шкурок бы мне лисьих, чёрно-белых.

— Много?

— Штук двести, — ответил он, глядя мне прямо в глаза.

Я чуть не подавился красным вином, которым решил смочить пересохшее горло. Огорчённо вытирая мокрое пятно на рубахе, я переспросил:

— Сколько сколько? Да тебе же их хватит, чтобы её три раза в шубу такую завернуть, хворую и болезную.

— Кого? — непонятливо спросил купец.

— Да дочь твою, хворую.

— Дык ведь для неё кровиночки и беру, — опять наполнились глаза слезами. — Вдруг меньше не поможет.

— И почём же ты хочешь их взять?…

Я, естественно, назвал такую цену, что у купца глаза стали с донышко пивной кружки и он произнёс печальным голосом:

— Да уж. За такие деньги мне дешевле её похоронить и самому закопаться.

— А сколько ты можешь предложить? — поинтересовался я.

Купец сказал. Теперь настала моя очередь смотреть на него совиными глазами. Ну а дальше…