Проклятый горн

Первая из убавляющих бросилась на меня стремительно, выставив перед собой мускулистые руки с почерневшими пальцами. Я встретил ее ударом ноги, схватил за волосы, крутанувшись, бросил в пламя горящего здания и тут же поднял ладонь, швыряя рубиновый знак в лицо второй. Она опрокинулась на спину, и я ударил кинжалом, не обращая внимания на то, что ее лапы разорвали куртку на плече.

Почувствовав движение за спиной, кувыркнулся вперед, слишком близко к жару, чтобы не замечать его, обернулся и обомлел. Еще три убавляющих перекрывали мне отступление, оставляя лишь один путь, сквозь пламя. У одной в пасти была человеческая рука, и она судорожно, словно лягушка, поймавшая чрезмерно большое для нее насекомое, пыталась проглотить ее, отчего создавалось впечатление, что темную душу вот-вот стошнит.

Теперь понятно, почему они напали. Их было не двое, а пятеро.

Что плохо в убавляющих — если они начинают охоту, то не отступят до самого конца.

Ослабляющая фигура легла на мостовую, и еще одна мне под ноги. Последнюю я связал со знаком, который сейчас втягивал в себя силу ближайшего пожара, с каждым ударом сердца вырастая в размерах. Я запустил им в эту троицу. Одна успела отскочить прежде, чем тот взорвался, две других попали под брызги невидимого огня, вспыхнули, вереща закрутились на месте и упали. Отскочившая запнулась о фигуру, которая выпила из нее силу, замедлив настолько, что я без труда забрал гадину кинжалом. Затем поступил точно так же с теми, что валялись на мостовой и пытались встать, чтобы до меня дотянуться.

Оставалась еще первая, которую я швырнул в огонь, но она, обезумев и ослепнув, металась среди пламени. Я не мог войти в этот горн, поэтому закинул в окно несколько взрывающихся знаков, надеясь, что те смогут если не развоплотить ее, то хотя бы обессилить, и убавляющая перестанет быть опасной для людей на несколько лет. У меня не было возможности ждать, когда огонь утихнет.

На соседних улицах я встретил людей. На квадратной площади, среди перевернутых рыночных рядов, веселились мастеровые. Из разоренной винной лавки выкатили бочонки прогансунского вина и наливали всем желающим. Алый, точно кровь, напиток тек в кружки, исчезал в глотках, и многие уже порядком набрались. С десяток девиц, смеющихся, растрепанных и запыхавшихся, взявшись за руки, водили хоровод вокруг позорного столба, на котором, привязанный за ноги, болтался труп в богатых одеждах.

Из верхнего, распахнутого окна на мостовую летели дорогие стулья, диваны и картины в золоченых рамах. Затем настал черед старых рыцарских доспехов. Падение каждого предмета вызывало бурную радость у зрителей. Одно из кресел уцелело, и в нем восседало Пугало. За царящим бедламом оно наблюдало с толикой презрения. Впрочем, оживилось, когда среди этого пира на крови раздался женский визг:

— Благородный!

По счастью указывали не на меня, а на какого-то толстячка, который пытался улизнуть с площади.

— Я такой же, как и вы! Я не дворянин!

— Я служила у него! — не слушая увещеваний перепуганного человека, крикнула все та же девица.

Действительно ли она работала на этого бедолагу или наврала, сводя счеты с недругом, никто разбираться не стал. Народный суд вынес приговор за несколько секунд. Четверка кряжистых мужиков подхватила несчастного и с разбегу ударила его головой об стену. Труп с размозженным черепом кинули в груду переломанной мебели и тут же забыли о нем, вернувшись к веселой гулянке.

Отступать назад было глупо, это привлекло бы ко мне ненужное внимание, и я пересек площадь, двигаясь неспешно и без суеты. Я никого не заинтересовал, хотя у меня на рукаве и не было нашивки гильдии. Как я уже успел убедиться, довольно большой процент выбравшихся на улицы к гильдиям и вовсе не принадлежал. Первая жажда крови прошла, для появления второй надо было набраться посильнее, поэтому на людей в отличной от мастеровых одежде, если, конечно, она не бросалась в глаза своим богатством, пока не обращали внимания.

Какой-то конопатый парень со смехом протянул мне пивную кружку, до краев полную красного вина.

— За свободу! И смерть глупых ландратов! Выпей из бургомистрских запасов, друг! Эта мразь теперь-то возражать не станет! Притих, падла! — Он кивком указал на столб, где болтался труп в богатых одеждах. — Еще бы вице-примара отловить, и Господь будет благоволить к нам!

Я оставил при себе комментарий, что бог вряд ли будет рад тем убийствам, что они учинили, и взял вино. С кружкой пересек площадь, провожаемый насмешливым взглядом Пугала. Только оно из всех присутствующих понимало, насколько сильно я сейчас ненавижу этих опьяневших от крови людей.

Ненавижу и ничего не могу сделать.

— Вот теперь-то мы заживем! — крикнул какой-то лысый детина, тиская хохочущую девицу. — Свобода без всяких ландратских ублюдков! Теперь мы решаем, что делать и за что платить, братцы!

— Придурки, — холодно произнес Проповедник, внезапно оказавшийся рядом. — Надо же быть такими идиотами! Когда они поймут, Людвиг?