Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 1

Иешуа был молод, пожалуй, что не старше меня, а, может быть, даже на пару лет младше — точнее, с первого взгляда, я не определил. Длинные волосы и борода, совсем как у ессея, скрывали истинный возраст достаточно надежно, хотя узкий кожаный ремешок, который он носил на голове по греческому обычаю, не давал волосам падать на лицо и открывал лоб. А лоб у Иешуа был высок и чист, как у ребенка, за исключением едва заметного шрама над правой бровью (по-видимому, оставшегося с детских лет) да неглубокой, чуть обозначившейся складки у переносицы. Он улыбался, и глаза у него тоже улыбались — темные, чуть навыкате. Он смешно морщил тонкий с горбинкой нос и от глаз к вискам разбегались морщинки.

— Ты пришел посмотреть? — спросил он и замолчал в ожидании ответа, чуть склонив голову к плечу.

Потом я узнал, что он всегда так делал, а тогда из-за этой странной детской улыбки и птичьего наклона головы я в первый момент подумал, что передо мной блаженный.

Сопровождающие его люди держались чуть в отдалении, буквально в нескольких шагах за спиной Иешуа, стояли плотной группой, настороженные, чтобы не сказать враждебные по отношению к чужаку. Одним словом — галилеяне.

Пусть от Ершалаима до Галилейского озера[42] дорога неблизкая, но я выглядел свежее, чем спутники Иешуа. Если судить по ногам и сандалиям, то не я, а эти люди совершили многодневный пеший переход. От жары на кетонете[43] здоровенного бородача, стоящего сразу за спиной Иешуа, выступили белые разводы пота.

— Я пришел послушать, — ответил я, чувствуя неловкость оттого, что меня разглядывает столько недружелюбных взглядов.

Мне казалось, что они видят не только спрятанный на поясе и прикрытый симлой[44] кинжал, но слышат мысли, которые роились у меня в голове, подобно встревоженным пчелам.

Я ведь шел сюда не только для того, чтобы услышать, чему учит Га-Ноцри. Я хотел поверить в него. Искренне хотел! Может быть, потому, что устал от собственной веры, которая давно превратилась в неверие. Может быть, потому, что устал жить без веры. Тогда, посередине жизненного пути мне так хотелось сказать: «Безоговорочно верю в приход машиаха[45], и хоть он задерживается, я все же каждый день буду ждать его…» Но это было бы ложью. Я не ждал чуда, но в глубине души хотел его…

Разговоры о человеке, проповедующем в синагоге Капернаума, довольно давно велись в Ершалаиме. Среди простых евреев мало мистиков, если не считать нескольких равви, постигших смысл Авраамовой «Сефер Йецира»[46], но зато много тех, кто верует в чудеса. Стоило одному путнику принести весть о чудесных исцелениях, произошедших на берегах Генисарета, и по столице волной покатился шепоток: «Сбывается реченное пророком Исайей, сбывается… Сие прежде испей, — скорей сотвори, страна Завулонова, земля Неффа-лимова и прочий круг живущих у моря и по ту сторону Иордана, — Галилея род языческий возрадуется. Народ, блуждающий во тьме, увидит свет великий; живущие в стороне и во мраке смертном — и над вами Свет воссияет!»

«Машиах! — шептали на базарах. И молодые девушки, и беззубые старухи уносили добрую весть домой, спрятанную в плетеных из лозы корзинах — между ароматными травами, зрелыми смоквами и влажноватым козьим сыром. Машиах — спаситель!»

Слух полз по улицам, рынкам, площадям, плескался в купальнях и банях, проникал в богатые кварталы, шуршал по углам в домах бедняков…

«Машиах… Машиах… Радуйся, Израиль!»

Из уст в уста, по большому секрету… Но так, что знают все — даже римская стража, которой дела нет до еврейских забот — лишь бы не бунтовали да не дрались! Знает и тайная служба первосвященников, шпионы которых были за каждым углом. Знает и тайная служба прокуратора, возглавляемая бессменным и бессмертным Афранием.

«Спаситель! Царь Иудейский! Он лечит расслабленных! Он судит по чести! Лепра боится рук его!»

«Рожденный от девы, в хлеву, вместе с ягненком, теленком и козленком! Хвостатая звезда возвестила его приход! Волхвы пришли поприветствовать его!»

Я помню мягкую усмешку матери Иешуа, прекрасноголосой Мириам, когда она слышала эту легенду.

«Он высок, как ливанский кедр! Он могуч, как царь Давид, и похож на него лицом!»

А ведь никто из ныне живущих не знает, каким был Давид. Мы ведь не рисуем портретов своих царей и героев, не создаем им статуй и барельефов, как греки, римляне или египтяне. Наша вера не дает нам изображать людей и животных — только орнаменты, чередование геометрических фигур и цветных полос.

Говорят, что когда римляне пришли в Иудею, то спросили у евреев: «Кого вы чтите более всего?» Евреи не назвали врагам имени Бога.

«Мы чтим Моисея и его Закон», — ответили они.

«Хорошо, — сказали римляне. — Пусть будет Моисей!» И поставили в Пантеоне статую Моисея.

Весть о том, что в Риме среди языческих идолов появилась статуя самого Моисея, всколыхнула страну и едва не привела к бунту, и тогда римляне сами ее убрали подальше от греха. Только в недоумении пожали плечами: «Странный народ, эти иудеи!»

Им никогда не понять нас.