Прокляты и убиты. Шедевр мировой литературы в одном томе

– Слушай! – возбужденно закричал Бескапустин Зарубину. – Все ты, в общем, правильно наметил, остальное уточним утром. Сейчас главное – не бродить и по своим не стрелять. Твои художники-пушкари напали тут на нас! И чуть не перестреляли…

– Какие пушкари?

– Да твои. Они, брат, навоевались досыта, у немцев в тылу были, все тебя искали. Во, нюх! Один из них как узнал, где ты и что ранен, чуть было не зарыдал…

Ох и не любил майор Зарубин весельчаков и говорунов, да еще когда не к разу и не к месту. Происходя из володимирских богомазов, обожал все вокруг тихое, сосредоточенное, благостное и оттого не совсем вежливо оборвал полковника:

– Дайте, пожалуйста, старшего.

– Даю, даю. Вон руку тянет, дрожмя дрожит, художник. Больше фашиста тебя боится.

«Да что это с ним? – снова поморщился майор Зарубин, слушая трескотню комполка, – отчего это он взвинчен так? Уж не беду ли чует?»

– Товарищ майор! – ликующим голосом, твердо напирая на «щ», закричал лейтенант Боровиков – командир взвода управления артполка, правая рука майора. – А мы думали…

– Меня мало интересует, что вы там думали, – сухо заметил Зарубин, – немедленно явиться сюда! Вычислитель жив?

– Жив, жив! А мы, понимаешь, ищем, ищем…

– Прекратить болтовню, берегом к устью речки! Бегом! Слышите – бегом! И не палите – здесь везде народ.

– Есть! Есть, товарищ майор!

«Ишь, восторженный беглец! – усмехнулся майор, и внутри у него потеплело. – Так радехонек, что и строгости не чует…» – Навстречу артиллеристам был выслан все тот же неизносимый, верткий и башковитый вояка Мансуров. – «Чего доброго, попадут не под немецкий, так под наш пулемет…»

– Искать штаб полка надо с берега. Заходите в устье каждого оврага. Далеко от берега штаб уйти не должен – времени не было, да и на немцев в оврагах немудрено нарваться.

«Резонно!» – хотел поддержать майора Мансуров. Майор, видать, забыл, что сержант побывал уже у Бескапустина. Но когда тут разбираться. Втроем они побежали, заныряли от взрывов по берегу, густо и бестолково населенному, – переправлялись все новые и новые подразделения, толкались, искали друг друга, падали под пулями. Артиллерийские снаряды со стороны немцев на берег почти не попадали, большей частью рвались в воде, оплюхивая берег холодными ворохами, грязью и каменьями. Но минометы клали мины сплошь по цели – в людскую гущу.

– Уходите из-под огня в овраги. В овраги уходите! – не выдержав, закричал Мансуров, зверьком скользя под самым навесом яра. И по берегу эхом повторилось: в овраги, в овраги – суда! Суда! – звали верные помощники Мансурова, с ночи к нему прилепившиеся, – вояки они были уже тертые, кричали вновь переправившимся бойцам наметом проходить густо простреливаемые, широкозевые, дымящиеся устья оврагов, в расщелье одного, совсем и неглубокого овражка запали: – суда, суда, товарищ сержант! – позвали и передали из рук в руки телефонный провод. – «Может, немецкий?» – не веря в удачу, засомневался Мансуров.

– Щас узнаем, – прошептал один и, чуть посунувшись, громче позвал: – Эй, постовой! Есть ты тута?

– Е-э-эсь! Да не стреляйте! Не стреляйте! Что это за беда? Со всех сторон все палят. Кто такие?

– Бескапустинцы!

– Тогда валяйте сюда. Да не стреляйте, говорю, перемать вашу! – ворчал в углублении оврага дежурный. – Головы поднять не дают, кроют и кроют… – И дальше, куда-то в притемненный закоулок оврага доложил; – Товарищ полковник, тут снова наши причапали!

День второй

На утре, пока еще не взошло солнце, бескапустинцы волокли по мелкой протоке, можно сказать, по жидкой грязце, продырявленный, щепой ощерившийся баркас. Немцы вслепую били по протоке и по острову из минометов. На острове все еще чадно, удушливо дымилась земля, тлели в золе корешки и кучами желтели треснувшие от огня, изорванные трупы людей.

«О, Господи, Господи!» – занес Финифатьев руку для крестного знамения и не донес, опять вспомнил, что партия не велит ему креститься ни при каких обстоятельствах.

– И экое вот люди с людями утворяют? – угрюмо молвил пожилой солдат Ероха. Он не успел кончить фразу: и баркас, и бригаду солдат-бурлаков накрыло минами из закрепившегося ночью за бугром высоты Сто пламя изрыгнувшего шестиствольного миномета. Бурлаки-солдаты попадали в грязь, под борт баркаса, дождались, пока перестанет шлепаться сверху поднятая в воздух жижа и почти по воздуху понесли полуразбитую посудину, из которой в пробоины лилась мутная вода. В грязи осталось трое только что убитых солдат. Один солдат, катаясь в грязи, пытался звать: «Братцы! Братцы…»