Проклятие тамплиеров (сборник)

Замешательство в комнате продлилось бы, когда бы вошедший служка не объявил, что командор Нормандии Жоффруа де Шарне просит у Великого магистра ордена Храма Соломонова позволения войти.

Командор Нормандии был невысок ростом и непримечателен ликом. Разве что трагически опущенные края бровей привлекали к себе внимание. Казалось, что этот старик в простом черном облачении непрерывно находится в состоянии скорби. Между тем это был уравновешенный и даже добродушный человек. Он сдержанно, но душевно поприветствовал высокопоставленных братьев, поинтересовался, как они трапезничали, как путешествовали, нет ли у них каких-либо пожеланий.

– Не будем тратить краткое время наше на разговоры, хотя и добропорядочные, но пустые, – довольно резко прервал словоизлияния командора Великий магистр, – вы отлично знаете, брат, какое дело привело нас под крышу этого обиталища.

Командор грустно кивнул. Было видно, что тон друга его весьма озадачил. Внутренние края бровей поднялись, отчего выражение лица сделалось весьма сложным: скорбь смешалась в нем с недоумением.

– Мы можем приступить хоть сейчас, мессир.

– Вот и приступим с Божьей помощью.

Командор поклонился.

– Кого бы вы предпочли увидеть прежде самого ли грешника или свидетелей его прегрешений?

Жак де Молэ в легкой задумчивости погладил бороду.

– Приведите… как его зовут?

– Арман Ги.

Командор повторил эту команду в темноту коридора и она была тут же выполнена.

За время своего сидения в подвале комтур Байе не успел обтрепаться и обовшиветь, и даже сохранил приличествующую чину осанку. Только глаза провалились. И горели как у сумасшедшего. Это было заметно в полумраке комнаты.

Де Аньезьеко и де Бонна, сидевшие за длинным столом по обе стороны от Великого магистра, невольно отпрянули и вжались в спинки своих кресел, таково было воздействие этого горящего взгляда.

Руки Армана Ги были связаны за спиной. Два дюжих рыцаря держали его за локти.

– Ты Арман Ги, бывший комтур Байе? – спросил Великий магистр негромким, но твердым голосом.

– Да, именно так меня зовут, – густым, слегка рычащим басом ответил комтур.

– Откуда ты родом?

– Из Нарбонна.

Капеллан и генеральный прокурор многозначительно переглянулись.

– Проклятый дольчинианин, – прошептал де Аньезьеко.

– Когда ты стал комтуром Байе? – продолжал допрос Великий магистр.

– Год назад.

– Чьим попущением?

– Вашим, мессир.

Де Молэ посмотрел в сторону командора, занявшего скамью в стороне от стола под высоким стрельчатым окном.

– Да, мессир, – подтвердил тот, – на патентном листе оттиснута ваша печать. Но справедливости ради должен заметить, что господина Ги представлял я.

Великий магистр помолчал немного. Допрашиваемый сменил опорную ногу и поза его сделалась еще более горделивой. Чувствовалось, что он весьма уверен в себе.

– Признаешь ли ты себя в тех прегрешениях, в коих тебя обвиняют?

– Сначала я бы хотел узнать, в чем именно меня обвиняют.

– Признаешь ли ты, что пил вино как в дни скоромные, так и в дни постные? Признаешь ли ты, что соединялся со вдовами и отроковицами как естественным, так и противоестественным образом? Признаешь ли ты, что всяческими угрозами и хитростями склонял к содомскому греху молодых служек и рыцарей?

Арман Ги выпятил нижнюю губу и шумно втянул воздух тонким, неприятно заостренным носом.

– Что ж, я не буду отпираться, тем более что у вас сколько угодно желающих подтвердить эти факты. Я делал то, о чем ты говоришь!

– Итак, ты признаешь, что согрешил?! – грозно возвысил голос Жак де Молэ.

– Я признаю только то, что это было, но отказываюсь признать все, мною содеянное, грехом и преступлением.

– Объяснись, – предложил Великий магистр.

– Может быть, я и нарушал букву нашего писаного Устава, но при этом ничуть не грешил против духа орденского. Я вел себя в границах древних традиций. Ибо не можете же вы, верховные управители и капитуляры, не знать, что винопитие было весьма и весьма распространено и даже поощряемо среди рыцарей Храма в те славные времена, когда белый флаг с красным крестом наводил ужас на неверных в Святой Земле. Возможно, винопитием слегка скрашивались трудности службы в тех местах. Что же касается женщин… да, здесь есть преступление перед высшей нашей хранительницей и единственной дамой, достойной нашего поклонения, – Девой Марией. Но, если вы не предубеждены против меня, то признаете, что соединение с женщиной в те, уже упоминавшиеся мною, героические времена не считалось смертельным, неотмолимым грехом. Хранительница наша знает, на что я готов во имя ее славы, ей известно, что поселянки эти, о коих идет речь, сходились со мною по доброй воле и даже с превеликой охотой.

Присутствующие молчали, подавленные напором этой зверской демагогии. Можно спорить с человеком, заблуждающимся отчасти, но как говорить с тем, кто…