Проклятие Персефоны

Анна немного постояла в проеме, затем вошла и медленно закрыла дверь. Сделав несколько шагов в глубь комнаты, она тихо сказала:

– Эмилия, присядь.

Я закатила глаза, выражая тем самым недовольство, и не сдвинулась с места. Прошло несколько секунд, Анна все молчала. Тогда я сделала жест рукой, призывая ее заговорить первой. Она давно привыкла к моему характеру: вспыльчивому, дерзкому, бескомпромиссному.

Прошло шестнадцать лет с момента моего перерождения в человеческом теле. Шестнадцать лет, как я изворачиваюсь, изучая и перенимая повадки людей и их стиль общения. Но я все еще злилась, как тогда, в семь лет, когда наблюдала за резвившимися в воде сверстниками, выжидая. Пришлось отказаться от многого, чтобы избежать разоблачения: у меня не было ни друзей, ни знакомых, я не искала поддержки более влиятельных людей или любовных отношений, не подпускала близко тех, кто мог заглянуть в душу и вырвать защитные шипы с корнем.

Анна прокашлялась и начала рассказ:

– Вчера вечером, прежде чем пойти в свою комнату, я подслушала разговор между двумя служанками, которые работают в домах по соседству… – Женщина запнулась, пытаясь подобрать слова, а я сгорала от нетерпения, желая услышать что-то интригующее. – Дело в том, что сегодня на главной площади хотят казнить пирата. Он единственный, кто выжил после морского сражения. Молодой еще совсем, жизни не видел… Казнить будут через повешение. Я… я не хочу, чтобы ты туда шла, Эмилия. Я чувствую, что случится нечто плохое.

Я слегка изогнула бровь и состроила недовольное выражение лица, стараясь понять, что такого плохого может произойти на обычной казни. Взвесив все «за» и «против», равнодушно спросила:

– Это, например, что? Неужели после казни пират вдруг воскреснет? – Усмехнувшись, кинула острый взгляд в сторону Анны, заметив на ее лице беспокойство.

Женщина промолчала.

– Если это все, что ты хотела сказать, то будь добра, не мешай мне собираться и закрой дверь с той стороны. Мы… я целый год ждала эту ярмарку, и меня не спугнет даже смерть пирата и твое глупое предчувствие.

После этого я демонстративно отвернулась, достала из шкафа платье и, кинув его на кровать, принялась руками разглаживать небольшие складки на тонкой ткани. Внешне я была непоколебима, но внутри все трепетало: проснулся страх совершить непоправимую ошибку. Ведь никто не должен знать мою истинную сущность.

Анна устало вздохнула, развернулась, тихонько открыла дверь и, прежде чем выйти, сказала:

– Ты еще пожалеешь о том, что не послушалась.

Громко хлопнув дверью, она оставила меня один на один с брошенными словами.

Негромко засмеявшись, я надела платье, подошла к зеркалу и внимательно всмотрелась в знакомое за многие десятилетия овальное лицо, обрамленное золотисто-рыжими ниспадающими до талии волосами – моя просьба сохранить прежнюю внешность все-таки исполнилась. Черты были настолько человечны, настолько правильны, что никто не смог бы догадаться о моей тайне. Я всегда гордилась янтарными локонами, представляя, сколько мужчин хотели бы зарыться в них ладонями и притянуть к себе. Пухлые нежно-розовые губы, длинные ресницы, миндалевидные зеленые глаза – одним только взглядом могла легко свести с ума любого мужчину, но не этого требовала моя истинная сущность. Единственное, что мне не нравилось, – тонкий, слегка вздернутый нос, который придавал лицу игривое выражение, из-за чего ко мне многие относились несерьезно, считая легкомысленной и ветреной. Хотя это тоже было мне на руку. Ростом я, к сожалению, как и все сирены, похвастаться не могла: издалека меня путали с подростком лет тринадцати.

Платье из шелка цвета спелой вишни казалось невесомым, пояс подчеркивал фигуру. Тонкие лямки, усеянные мелким алым бисером, почти сливались с нарядом, но стоило солнцу протянуть лучи, как они засияли радугой. Изначально платье доходило мне почти до пят, но я, не спавшая до рассвета, за несколько часов перекроила наряд, чтобы при ходьбе шелк струился, соблазнительно оголяя бедро. Карманы были расшиты бисером такого же оттенка, что и лямки, создавая витиеватые узоры.

Прикоснувшись к кулону, я слегка отвела его в сторону, оголяя маленький участок кожи на груди и позволяя сирене вынырнуть на поверхность. Приятное тепло разлилось по телу, глаза заволокла алая пелена, на шее раскрылись рваными бутонами жабры. Предвкушая казнь пирата, я широко улыбнулась, обнажив мелкие заостренные зубы. Пусть и не стану погибелью для мальчишки, но наблюдать за его мучениями – истинное наслаждение.

* * *

Спустя несколько часов мы с Генри шли бок о бок и скупали все сладости, которые оказывались у нас на пути. Хотя мое лицо светилось от счастья, я прокручивала в голове слова Анны, чтобы понять: это была угроза или предупреждение? Наблюдая за детьми, носившимися вокруг в старых лохмотьях, невольно вспомнила то, что отчаянно пыталась забыть.