Проклятие неудачного четверга

Я, конечно, люблю пробовать папины новинки, но не скажу, что жить без них не могу. И поэтому до сих пор не понимаю, зачем я сделал то, что сделал. Может быть, голос в голове был слишком убедительным. Ну или то, что я ещё никогда не видел ярко-фиолетового чая.

Как бы там ни было, я будто случайно оттолкнул своего короля, и он сшиб несколько папиных фигур, отчего они скатились на пол.

– Ой, прости, – сказал я.

– Нестрашно, – ответил отец, наклоняясь, чтобы собрать их.

Я быстро схватил его чашку, сделал два больших глотка и быстро поставил её назад, пока он не выпрямился.

Чай вспыхнул у меня во рту.

Не в прямом смысле, конечно. Но такого чая я ещё никогда не пробовал. Он был острым и кислым, почти противным и от него во рту всё онемело. Я уже пожалел, что тайком выпил его, но было поздно.

– Мне пора, – сказал я, стараясь совладать с онемевшим, неуклюжим языком. – Пойду собираться в школу.

Отец улыбнулся и кивнул. Если бы я знал, что вижу его улыбающимся практически в последний раз, то улыбнулся бы в ответ. Я бы остановился и постарался запомнить его улыбку, а не шмыгнул бы в свою комнату, как самый последний гвинт.

Глава 5 В которой Грег и Эдвин гарцуют и резвятся на цветочном лугу

Фотография размером 8х10 была прилеплена к моему ящичку. Это был скриншот с ролика на YouTube, где я бешено удирал от белого медведя Уилбора. На фотографии мой рот перекосило так дико, будто я пытался прожевать потревоженный улей.

Десятки фотографий были развешаны по всей школе. Мне даже польстило, что кто-то потратил уйму времени, чтобы напечатать столько фоток, и потом пришёл в школу рано утром, чтобы их развесить. Да и что мне оставалось делать, кроме как улыбнуться и забить. К тому же у многих действительно были причины недолюбливать меня. Мне часто говорили (в основном Эдвин), что моя излишняя прямолинейность может показаться грубостью. Это проблема всей нашей семьи, включая тётушек и дядюшек. Даже моя мама была такой, пока не умерла. Все Бельмонты не умеют лгать (я уже говорил), и поэтому мы всегда говорим всё, что у нас на уме, плохое или хорошее.

Например, мне не стоило говорить суперпопулярной восьмикласснице Джинни Эллен, что её канал на YouTube (о том, как важен макияж и красивая внешность) был по сути унизительным и лишал её возможности воспитать чувство собственного достоинства. Теперь я понимаю, почему она тогда разревелась, но в тот момент я просто хотел быть честным.

Как бы там ни было, я не сразу заметил – к третьему уроку, если быть точным, – что со мной что-то не в порядке.

Сначала я даже не мог понять, то ли это запоздалая реакция на вчерашнее нападение медведя, то ли совсем наоборот. Я был зверски голоден. И кстати, это вполне правдоподобное объяснение. Иногда я бывал таким голодным, что подумывал, а не съесть ли тряпку с учительского стола. Однажды я даже сгрыз кончик своего карандаша (а что, вполне съедобно).

Третьим уроком была философия, и мы читали о комедии Данте Алигьери. Наш учитель доктор Туфнел (однажды я обратился к нему «мистер Туфнел», за что получил целый час взыскания) отказывался называть эту работу «Божественной комедией». Он пытался объяснить нам, что называть её так – значит, совершать грубую академическую ошибку, но мне было не до того. Я решал более серьёзную задачу, стараясь понять: то ли мне хотелось сгрызть собственную руку, чтобы утолить нечеловеческий голод, то ли во мне определённо проклёвывались суперспособности.

И, что самое забавное, я не чувствовал никой угрозы в этом чувстве. Скорее во мне зарождалась невероятная сила. Ничего смешного. Я казался себе непобедимым. Попадись мне на пути бегемот в четверг, то я бы его одолел. Даже двух бегемотов. С нунчаками.

К обеду странное ощущение окрепло настолько, что стало ясно – всё-таки это голод. Иначе я бы уже захватил школу, водрузил на крыше флаг Бельмонтов, занял бы минарет и правил бы ПУКами как единственный и полновластный повелитель и господин. Вот каким сильным было ощущение.

Но сначала надо перекусить, вдруг это всё-таки просто голод.

Эдвин всегда приглашал меня за свой столик в обеденный перерыв. Но вокруг обычно толпилось столько восторженных девчонок и безупречных парней, которые всем своим видом показывали, что я здесь лишний. Однажды в шестом классе я подсел к ним, и ничего хорошего из этого не вышло. Не то чтобы они хамили мне в лицо, но я чувствовал себя не в своей тарелке.

Поэтому обычно я обедал в тихом закутке, подальше от остальных столиков. Подальше от толпы бодрых и весёлых учеников, которые оживлённо болтали с друзьями. Моё же место было скрыто двумя высокими колоннами. Тут на задворках огромной столовой уютно спрятались диванчик, столик и стул.

И кроме Головастика сюда никто не приходил.