Проклятие – миньон!

– Неплохи? – Лорд Мармадюк фыркнул с комичным возмущением. – Мне казалось, что вы, милорд, успели выучить больше ардерских слов. Как насчет – «ошеломительны» или «непревзойденны»? Запишите их для памяти.

Перес издевку проигнорировал.

– Юноша, возглавлявший воинское крыло. Как ваше имя?

– Оливер Виклунд, милорд.

– Откуда вы? Ах, мне говорили, мелкие кланы Тиририйских гор, ардерские козопасы. Если пожелаете сменить сюзерена, попробуйте свои силы при доманском дворе.

– Остыньте, дружище, – решительно сказал лорд Рамос, – рыцарь и дворянин не может променять свою даму сердца. Не правда ли, любезный Виклунд?

А затем, прижав к носу кружевной платок, чихнул в сторону:

– Козопас!

– Будьте здоровы, – почтительно пожелал собеседнику лорд Виклунд и отвернулся к сцене.

Гэбриел поморщился. Доманскую тактику он уяснил себе еще накануне. Послы работали в паре. Перес отыгрывал роль эдакого порывистого забияки, бросающегося в словесный бой при любой возможности, а лорд Рамос, напротив, занимал выжидающую позицию, жаля исподтишка, когда его партнер уже достаточно потрепал жертву. Вчера досталось Шерези, сегодня уже разделали лорда Доре, подвергнув сомнению не только его музыкальный талант, но и голос, и слух. Самого Гэбриела чаша сия минула. Наверное, потому, что поздно ночью у пажеских казарм он в беседе один на один уже обсудил с лордом Пересом все терзающие их разногласия, особенно те, которые касались графа Цветочка Шерези, коего лорд Перес желал непременно видеть в тот момент.

Ван Харт потер костяшки пальцев. Домания, дипломатия… Конечно, когда он станет канцлером, о таких методах убеждения послов сопредельных держав ему придется забыть. Но пока он всего лишь миньон, постельная грелка ее величества Авроры, он может позволить себе почти любую эскападу, даже начистить рыло хряку Пересу, зная, что жаловаться тот не будет.

Его размышления прервал герольд, трижды опустивший на пол церемониальный посох:

– Бастиан! Мартере! Граф Шерези! – торжественно провозгласил он. – И его балет.

Белое крыло шло клином, на острие которого как мотылек порхал Цветочек. Его пурпурные волосы локонами рассыпались по плечам, подведенные глаза сверкали, а ярко-алые губы кривила призывная усмешка.

– Что он делает? – пробормотал Перес.

– Какой порочный юноша, – строго сказал лорд Рамос.

– Несомненно, – лорд Перес не сводил с порочного юноши зачарованного взгляда.

А потом зазвучала музыка, и Гэбриел лорд ван Харт подумал, что обожает балет, а следом, что пора прекращать эти дурацкие игры.

Мы бисировали дольше, чем длилось само представление. Сценку Бахвальства ван Сол исполнял двенадцать раз. Публика, чуждая моих сантиментов, во весь голос подпевала танцу. «Ах, как же его звали, его ведь как-то звали, определенно звали….» А я, хотя и пыталась не смотреть в зал, время от времени выхватывала взглядом полное благородного гнева лицо его шутейшества.

«Тысяча фаханов! Он меня убьет. И будет тысячу раз прав. Чем я думала, когда выбирала для музыкального сопровождения эту прилипчивую песенку? Нет. Не буду смотреть на Мармадюка!»

Рядом с лордом-шутом сидела королева, весело подпевающая. На нее я смотреть тоже не могла, потому что по другую руку от нее сидел некто с адамантовой звездой в ухе. Потом там еще были доманские послы, на которых просто смотреть не хотелось, и, слава Спящему, Виклунд с Доре, которые и усладили мой воспаленный взор своими честными, приятными лицами.

Музыка закончилась, ван Сол согнулся в поклоне, тяжело дыша, и чуть не рухнул. Его ноги уже не держали, но публика топала и свистела, требуя повтора. Я махнула Оливеру, а потом четко проартикулировала:

– Помогите!

Великан перегнулся через балюстраду, выдернул кого-то за красный воротник, что-то велел, и через минуту сцена, скрипнув, повернулась. Публика ожидающе затихла, я подтолкнула ван Сола к боковому ходу:

– Беги! Иначе они затанцуют нас до смерти, как злые феи из сказок.

– Я люблю тебя, Шерези, – всхлипнул Дэни, спрыгивая со сцены. – Давай всю жизнь танцевать!

А на помосте уже появились синие камзолы менестрелей Станисласа. Их встретили аплодисменты и крики толпы. Я, пошатываясь, спустилась со сцены, внизу меня подхватили мои миньоны и потащили прочь из залы.

– Мы любим вас, милорд, – проорал мне на ухо де Намюр уже в коридоре.

– Умойте рожи, – сказала я нежно, – и следующий, кто признается мне в любви, получит оплеуху.

– Как вам будет угодно, милорд, – Лайон склонился, подставив голову под удар, – мы вас любим.

Я потрепала его смоляную шевелюру:

– Ладно, сегодня дозволяю любезничать и болтать вздор. Вы молодцы, парни. Мы молодцы! И это был величайший балет! Он войдет в историю, вот увидите.

– В честь этого великого события, миньоны, – проорал Перрот, – предлагаю напиться в хлам!

– Великолепная мысль! – благословила я свое крыло.

Мне стало неожиданно грустно. Мне ведь будет этого недоставать – ежедневного напряжения, физического и эмоционального, бесконечных репетиций и обсуждений.