Проклятие любви

Тейе испытывала и отвращение, и удивление, узнавая обо всем этом от своих осведомителей, раскинувших сеть в гареме и коридорах власти. Все же она не могла отрицать улучшение здоровья своего супруга, вновь проснувшийся у него интерес к государственным делам и свое хорошее самочувствие. Все вокруг дышало оптимизмом. Воздух был напоен запахами злаков, торопливо дозревающих к сезону сбора урожая, и роскошным благоуханием летних цветов, чьи насыщенные густые ароматы день и ночь сквозняки разносили по галереям дворца. Лишь в зябкие предрассветные часы благостный сон Тейе превращался в тяжелый дурман, к ней возвращались мрачные предчувствия, и она внезапно просыпалась, ощущая, как внутри беспокойно толкается ребенок. Тогда она лежала, глядя на красноватые отсветы и глубокие тени, отбрасываемые на потолок тлеющей жаровней; далеко в пустыне завывали шакалы; донесся одинокий рев осла; однажды она услышала плач и всхлипывания какой-то женщины, ее голос, подхваченный порывом ветра, разнесся, будто эхо другого Египта, мрачного и до краев наполненного непостижимой печалью. В такие минуты, застывающие и безграничные, как сама вечность, настроение всеобщей радости, пронизывавшее дворец, становилось хрупким и нереальным, готовым исчезнуть в один миг. Лишь только Тейе уютно сворачивалась под одеялом, как ее обступало отчаяние; она решительно пыталась бороться с ним, но не могла понять его природу, оно терзало ее, пока она вновь не проваливалась в вязкую дремоту.

Тейе родила мальчика в разгар жаркого летнего дня. Роды были стремительными и легкими. Будто щедрое плодородие египетской земли вдруг выплеснулось через край и захлестнуло дворец, разделив с Тейе свое изобилие. С первым криком младенца по опочивальне пробежал ропот облегчения и одобрения, а Тейе, обессиленная и довольная, уже ждала, когда ей скажут пол ребенка. Эйе протиснулся к ней сквозь толпу и прошептал:

– У тебя мальчик. Чудесный малыш, – и коснулся губами ее мокрых щек.

Взяв его руку, она притянула брата к себе, усадила на ложе и прильнула к нему, пока удостоенные чести царедворцы друг за другом входили в опочивальню, чтобы выразить царице свое почтение. Он сидел, крепко обняв ее и бесстрастно взирая на вереницу кланяющихся. Она уснула задолго до того, как, поклонившись, вышел последний придворный.

После долгих раздумий и нервных обсуждений оракулы определили, что царственный сын должен носить имя Сменхара. Фараон одобрил их выбор и лично пришел сообщить об этом Тейе. Он уселся в кресло рядом с ложем, осторожно посасывая зеленые фиги и обмакивая их в вино.

– Очень хороший знак, что этот ребенок, этот символ новых начинаний, будет носить имя, которого еще никогда не было в царственном доме, – сказал он. – И конечно, весьма кстати, что оно посвящено Ра, потому как солнцу поклоняются повсюду. Интересно, какое имя дадут нашему следующему ребенку. – Он лукаво посмотрел на нее, выковыривая длинным накрашенным ногтем фиговое зернышко из темных зубов.

– Ты поражаешь меня, Гор! – рассмеялась она, заражаясь его восторгом, освобождаясь от своих страхов, готовая поверить в невероятное. – То ли присутствие Иштар, то ли новорожденный сын вернули тебе молодость.

Он счастливо улыбнулся.

– Думаю, и то и другое. В следующем месяце я решил переехать в Мемфис со всем двором, на время самой сильной жары, как раньше. Оставь ребенка кормилицам, Тейе, и поедем со мной.

– Мемфис. – Она откинулась на постели и закрыла глаза. – Как я люблю его. Помнишь, мы с тобой среди подушек под финиковыми пальмами играли в собаку и шакала, вокруг жужжали пчелы… Интересно, захотят ли посланники переехать с нами?

– Разошли сообщения всем их царькам и избавься от них ненадолго. Надиктуй такие послания, которые потребуют длительного обдумывания, чтобы они как можно дольше не беспокоили нас.

– Вот уж воистину прекрасная мысль, – сказала Тейе, расслабленная и умиротворенная, не открывая глаз. – Как давно мы не предавались такой бесстыдной лени. Но, прости меня, Гор, сначала мне надо поспать.

Он поднялся с кресла и наклонился поцеловать ее.

– Поправляйся скорее, Тейе, поедем в Мемфис, будем сидеть на ступенях дворца и любоваться зеленым лесом под ласковыми лучами Ра.

Она ждала, что он вспомнит о присутствии в Мемфисе сына, но он только положил ладонь ей на лоб, движением, неожиданно нежным для такого крупного человека, потом Пиха открыла двери и он вышел. Ей были слышны возгласы вестника, предупреждавшего подданных о приближении царя, звук его голоса становился все глуше, пока не слился с птичьим щебетом за окном, и она улыбнулась, вспомнив прикосновение прохладных пальцев ко лбу. А, будь что будет, – подумала она, не желая прислушиваться к голосу рассудка; она вглядывалась в свое сердце и в сердце Аменхотепа и видела там лишь двоих затаивших дыхание детей, опьяненных безграничной властью, данной им судьбой, и любовью, не знавшей обмана и не остывшей за годы дружбы.