Проклятие Ильича

Владимир Ильич с мысленным сожалением и вымученной улыбкой передал половину лепёшки и надкусанную луковку рыжему. От луковицы всё прямо огнём во рту вспыхнуло. Видимо, и по голове пинали, и он там прикусил чего.

— Ес сам, тебе велёвку плоклинать, — отстранился товарищ.

— Наелся. Спасибо. Воды вот принеси, — Левин вернул Фоне кринку почти пустую, запивал пожар во рту.

— Ладно. Не хосесь сейсяс, потом поес. Я сбелегу. Тебе силы нузно. Сбелегу. Сейсяс воды плинесу.

Вода была в огромном, ещё больше туалетного, деревянном ведре, стоявшем у окна зарешёченного. Владимир Ильич, глядя в мутное стекло на серое небо, допил воду и всё же лёг на спину, опять подвинув сопящего соседа — пока завтракал, тот успел разметаться.

Думалось плохо. Сопение прямо рядом с ухом отвлекало конкретно. Может, ну его это лежание, на том свете отлежится. Недолго осталось.

— Фоня! — подозвал Ильич рыжего.

— Пеледумал, есть будес?

Улыбка у товарища прямо так и вызывает желание улыбнуться в ответ. Шутка.

— Нет. Скажи, а кто это и зачем меня душил вчера?

— Петел. Он злой. Нессясный есё. У него зену колдун умолил с лебятёнком малым.

— Колдун уморил у него жену с ребёнком? Зачем? — не поверил Левин.

— Колдуны злые. Петел у него денег блал и не отдал, тот его и плоклял. Зену плоклял, сказал, если не отдаст денег, то зена умлёт. Умелла. И лебёнок умелла. Доська. Три луны было.

Фоня сделал жест, похожий на то, как приветствуют друг друга мусульмане. Ко лбу, потом к сердцу и животу руку приложив правую. Это «перекрестился» так?

— А я тут причём?

Хотя ответ потянет и так — всё зло от колдунов.

— Ты — колдун. Влаг ему, — развёл руками рыжий.

— Спасибо. Посплю. Сил буду набираться к завтрему.

— Холосо. Плоснёсся — поес. Сил плибавится, — товарищ снова «перекрестился» и отошёл к окну.

Владимир Ильич лёг на спину, закрыл глаза и попытался понять, что же с ним произошло. Кто виноват? И что делать? Или он не русский⁈ Едрит твою, ангедрит твою, перикись марганца твою.

Глава 3 Марьяна Ильинична

Событие шестое

Если ты хорошо себя чувствуешь, не волнуйся. Это скоро пройдет.

Постулат Боулинга

Марьяна Ильинична Левина очнулась от удивления. Удивительно не болело правое запястье, ещё более удивительно не болел правый локоть, да и колено не простреливало от малейшего движения. Неспроста!

Комната была… незнакомая. Ладно, и не комната вовсе. Камера. Сырые замшелые стены из грубо обработанного камня, деревянные нары, ржавыми цепями прикрепленные к стене, толстая деревянная дверь с окошком, забранным кованой чёрной решёткой. Не санаторий и не курорт. Может, она и не проснулась вовсе? Странное это место, не с чего Марьяне Ильиничне в нём оказываться. Она вообще в парке гуляла… с мужем. Ох, а где же Володя?

Марьяна Ильинична огляделась и вздрогнула всем телом — на соседних нарах сидела одетая в лохмотья старуха, сверлившая соседку тяжёлым взглядом из-под низко нависших седых бровей.

— Проспалась? — скрипучий голос резанул по ушам и нервам.

— Где мы?

— Головой, штоль, приложилась? Знамо где. В застенках, — уверенно проскрежетала старуха.

Оглядев комнату целиком, Марьяна Ильинична пришла в ещё большее недоумение. Это что за ядрить кадрить твою налево? Точно камера. Да ещё грязная, воняющая нечистотами и тёмная. Голова гудела. Всё казалось странным и нелогичным, но при этом до противного реальным. Жёсткое дерево нар было твёрдым и немного засаленным на ощупь. Ветхая ткань платья — грубая. А руки оттягивали кандалы…

Левина во все глаза уставилась на чужие руки. Тонкие, загорелые пальцы. Маленькие ладони. Длинный шрам на запястье. Молодые девичьи руки. А Марьяна Ильинична, вообще-то, пенсионерка, и таких рук у неё не было уже лет двадцать. Вернее, таких маленьких и тонкопалых — никогда не было… Да и кандалы… Как она их сразу не почувствовала? Что за сумбур?

Вскочив с нар, она чуть не упала. Тело ощущалось странно. Накатила внезапная слабость. А ещё пол. Пол был слишком близко. Закружилась голова.

— Ты чевой? — обеспокоенно спросила старуха, на что получила полный шокированного недоумения взгляд.

Естественно, никакого зеркала в сырой замызганной камере не нашлось. Пометавшись из стороны в сторону, Марьяна Ильинична села напротив старухи и напряжённо спросила:

— Где мы? Что происходит?

— Ох, девка, совсем ты, штоль, плоха? — вопросом на вопрос ответила старуха. — В казематах Бваруга Третьего мы, где же ещё?

Если это и сон, то гиперреалистичный и чересчур долгий. Пора бы проснуться. Но вместо долгожданного пробуждения на Марьяну Ильиничну надавило тяжестью воспоминаний. Таких же чужих, как и руки. Невнятные картинки прошлого, какие-то леса-болота, погоня, холод, сырость… и смерть. Звали девушку, в тело которой вместилось сейчас сознание Марьяны Ильиничны, Ора. И эта Ора умерла. Решила погасить свою искру.