Проклятие феи

Отвлекшись от своих мыслей, герольд кивнул. Он все еще наслаждался собственной ролью, вызванным им изумлением, тем, как на лицах стоящих перед ним людей приятное предвкушение сменяется удивлением и даже потрясением, с удовольствием доставал из кошеля особую, защищенную от жульничества длинную соломинку, которая при этом внешне ничем не отличалась от обычной. В городках побольше соломинку следовало вручать мэру, в мелких деревушках герольд действовал по собственному усмотрению. Он предпочитал трактирщиков – и Кернгорм, по его мнению, подходила прекрасно.

– Из каждой деревни. Герольдов разослали во все деревни. По крайней мере, – поправился он, – во все деревни, о которых известно из последней переписи.

– Если это не касается всех, то я поехать не смогу, – заявил Грей, чье хозяйство располагалось за пределами деревни.

Он явился сюда, потому что сломал рукоять плуга и хотел починить ее, чтобы продолжить свои труды.

– Завоюй всеобщую любовь, продав свой жребий! – выкрикнул его друг поверх голов.

Кое-кто рассмеялся, и все принялись оживленно обсуждать новость.

Катриона стояла рядом со старшей дочерью Кернгорм, Флорой. От волнения девушки держались за руки.

– Я должна идти! – выпалила она, обращаясь к подруге, пригнулась, проскользнула под чьими-то руками, обогнула нескольких зевак и помчалась к дому своей тети. – Я же говорила, что ей стоит прийти и послушать объявление герольда! – бормотала она на бегу. – Я ей говорила!

Ворвавшись в дверь, Катриона взахлеб выложила новости, однако тетя оставалась невозмутимой: ни ее рука на веретене, ни нога на педали прялки не дрогнули, а тонкая и прочная шерстяная нить продолжала наматываться совершенно ровно.

– Ничего удивительного, – отозвалась она, хотя все же приостановила колесо, чтобы обнять и немножко успокоить взволнованную племянницу. – Мне всегда нравилась королева: не у каждого под окном гнездятся малиновки.

Тетушка Катрионы была той самой феей, которой сообщил о рождении принцессы ее друг-малиновка. Люди считали ее лучшей феей в Туманной Глуши, а кое-кто утверждал, что и во всей Двуколке.

Герольд провел приятный вечер за рассказами о королевской семье (отчасти даже правдивыми) в трактире Кернгорм, отлично выспался на лучшей перине и уехал на следующий день. Он полностью отдался веселью, поскольку кузнец сообщил, что конь сможет назавтра продолжить путь, хотя и высказался об этом как-то уклончиво, как если бы за ночь должны были подействовать какие-то чары, о чем в кузнице, конечно, и речи не шло. Кузнецы часто бывали загадочными – это одно из побочных следствий их ремесла, как и густая, скрывающая лицо борода. Правда, у этого кузнеца ее не было, что показалось герольду странным: он никогда прежде не видел чисто выбритого кузнеца.

Герольд слегка сожалел о раннем утреннем отъезде: он с тоской вспоминал вчерашнее пиво и думал, что и в пользу подобной глухомани, пожалуй, найдется что сказать. Но конь уже ждал его, фыркая на пылинки в воздухе и пританцовывая на всех четырех ногах. Герольд покосился на него с некоторым раздражением: ему нужно было ездовое животное, а не приключение.

– Он уже попривык к нашим дорогам, – неопределенно заметил кузнец. – Просто сядь в седло и направь его.

«И держись крепче», – подумал герольд, уносясь по деревенской улице в направлении Дымной Реки.

Жребий в Туманной Глуши тянули тем же вечером. Люди немного подтрунивали над тетей Катрионы, над Нурле, прачкой, а особенно над Сником, который не был настоящей феей, но, сам не зная почему, всегда выигрывал в карты, и над парочкой других местных фей – дескать, пусть не ворожат, влияя на жеребьевку, – и над самой Катрионой, хотя та трясла головой и повторяла: «Я так не делаю, вы же знаете, что я так не делаю». Ее тетя, которая могла, но не стала бы (и в глубине души с изрядным пренебрежением отнеслась к этому якобы защищенному от жульничества жребию), только улыбалась и мягко отшучивалась. Сник же, предполагавший, что не может, но не уверенный в этом и не способный ничего с этим поделать, выглядел обеспокоенным. В Туманной Глуши любили своих фей – Нурле даже была замужем – и не принуждали их браться за веточки боярышника и рябины, защищающие от волшебного вмешательства, как поступали в некоторых городках, хотя Сник, просто на всякий случай, положил понемногу тех и других себе в карман.

Соломинки разбирали в полной тишине. Держал их Грей, поскольку отказался и сам тянуть жребий, и отдать его кому-то другому, и чем больше их выдергивали, чем меньше оставалось у него в кулаке, тем больше становилось всеобщее напряжение. Наконец Гаш, тянувший последним, поднял свою соломинку, оказавшуюся той же длины, что и все остальные.

– Так у кого же она? – спросил он.

Повисла тишина, и Катриона расплакалась. Кернгорм подошла к девушке – тетя уже приобняла ее за плечи – и разогнула сжатые пальцы: там лежала единственная длинная соломинка.

– Ты знала, – позже сказала Катриона тете, когда они вернулись домой.