Проклятие Черного Аспида

— Быстрее, смертная… быстрее, черт бы тебя побрал.

Я быстро надергала алых чешуйчатых головок и мазь зеленую из банки выковыряла — она с шипением в воду шлепнулась, а я цветы пальцами давлю, и они мне до крови колют руки. Сок вместе с кровью выжимается в банку, густеет на глазах, становится вязким. На негнущихся ногах вернулась к князю, а самой страшно и понятия не имею, что наделала. Только внутри уверенность, что все правильно, что поможет мазь из змеевицы.

Я осторожно, зажмурившись, на рану намазала.

— Ты что ее нагрела?

— Неет, — боязливо головой отрицательно закачала.

Повела по длинным следам от когтей очень осторожно, а у самой руки дружат, там на его коже по всей спине дракон нарисован или выжжен. Нет, не красиво, не так, как татуировки набивают, а словно кто-то наживую выжигал на нем эту тварь.

— Ты что-то делаешь или уснула?

— Я осторожно, чтоб больно не было.

Голову резко в бок повернул, и мне профиль его точеный видно. Длинные тонкие косички с кольцами по плечам змеятся, и едва отросшие волосы над мочкой уха не скрывают черную татуировку — какие-то иероглифы мне неизвестные. Скула, как художником нарисована. Веки опустил, и ресницы тень на щеки бросают.

— Боль — это жизнь, смертная. Если больно, значит, не сдохла еще. Боли радоваться надо.

— Зачем делать больно, если можно осторожно, если можно от нее избавить.

От мази на глазах раны затягиваются, а я вниз веду к пояснице и поясу штанов. Спина у него очень сильная, широкая с бугрящимися под смуглой кожей мышцами, они так и перекатываются под моими ладонями.

— Зачем врага от боли избавлять?

— Вы меня закрыли от псов. Я знаю. Это из-за меня раны…

Резко на ноги вскочил и выбил мазь у меня из рук.

В глазах языки пламени дергаются, и брови ровные на переносице сошлись.

— К девкам иди. Хватит дурью маяться, вы, смертные, ни на что не годные, кроме как подыхать под навскими владыками, раскинув ноги в стороны.

А я на его голый торс смотрю, и дышать становится нечем, кожа лоснится от бликов разведенного невдалеке костра, мощное тело, напряженное, жилистое. Каждая мышца рельефно прорисована, на груди все те-же иероглифы и какой-то орнамент там, где ребра. Он дышит, а его живот плоский то поднимается, то опадает с тонкой полоской волос, убегающей за пояс узких штанов. Подняла взгляд на его лицо, и щеки полыхают от того, что осмелилась нагло рассматривать, с глазами князя встретилась, и в горле пересохло с такой силой, что я даже сглотнуть не смогла. На меня еще никогда так не смотрели, мне показалось, что от этого взгляда я сама плавлюсь изнутри, горю. Голод в глазах его первобытный, мужской или плотоядный — я так и не поняла, но от этих завораживающих змеиных глаз все тело задрожало, и волны невозможного удовольствия по нему растекаются, и соски снова сжимаются в тугие узлы, и хочется, чтоб снова их трогал… как там в воде.

— Врожка, — рявкнул так, что воздух задрожал и уши заболели, — почему простоволосая ходит и лицо не закрашено?

Врожка как из-под земли появился, то на меня смотрит, то на барина своего.

— Так обтерлось. Прыгали-скакали. А краску наносить некому. Пелагеи нет.

— Накидку ей найди самую грязную и засаленную, волосы сажей обмажь. Пусть их спрячет и лицо капюшоном закроет. С Таиром в конце самом поедет. Что у других с лицами?

— Я не проверял, барин. Но могу проверить.

— Проверь. Как к границе приблизимся, чтоб не пялились на девок стражи лесные. Повозки нет с нами. Одноглазый ошалеет, черт наглый, и начнет требовать, кого не положено.

— А кого не положено? — округлил глаза Врожка. — По правилам любую забрать может.

Князь сверкнул глазами, и шут скукожился весь, подобрался.

— Изыди, Врож, не зли. Не то в довесок с откупом пойдешь. Рубаху мне найди чистую.

Врожка меня за руку схватил и как раз за собой потащил, как вдруг стал словно в землю вкопанный.

— Чтоб меня черви навские живым обгладывали.

— Что такое?

— Ваши раны…

— Что с ними? Гниют?

— Нет… то есть их нету.

Я сама от удивления замерла — вся спина воеводы чистая, словно и раны ни одной на ней не было никогда. Только дракон уродливый крыльями колышет, когда князь напрягается или руками шевелит.

— Пелагея зелье, значит, новое состряпала.

— Нет. Зелье то же, что и всегда. Я спрашивал, когда брал. Да и что сучка старая уже может наварить, все одно и то же веками. Черное колдовство вне закона, а белым она и так промышляет.

Они друг на друга посмотрели, а потом на меня.

— Та нет. Смертная — она бесполезная. О мире нашем вряд ли представление имеет.

Я медленно выдохнула и стараюсь на склянку с красной мазью не смотреть, чтоб и они не увидели. И самой страшно — откуда знаю все это, или кто в уши нашептывает. Проклятое место. Не знаю, что с ним не так, и все страшнее становится и тревожнее.