Проклятие

Агнес то и дело пыталась утешить его через световое отверстие, но ее постоянно прогоняли стражники. Матису, в общем-то, и самому не хотелось с нею разговаривать. Она была дочерью того самого наместника, который и упек его в эту дыру, – дочерью дворянина. Что такого сделал Филипп фон Эрфенштайн, чтобы улучшить положение крестьян? Ничего! Агнес все твердила, что не ее отец устанавливал законы – как будто законы нельзя изменить… Быть может, Йокель был прав, зачесывая всех знатных особ под одну гребенку? Матис задумался над словами отца, которые с первого дня ареста не выходили у него из головы.

Агнес – дочь наместника, а Матис – простой подмастерье. Что из этого выйдет?

Скрежет вырвал Матиса из раздумий. Он поднял взгляд и увидел, что каменная плита сдвинулась в сторону. В проеме показалось лицо Ульриха Райхарта. У Матиса заколотилось сердце. Может, за ним явился наместник Гесслер, чтобы забрать на суд? Или Филипп фон Эрфенштайн проявил наконец милосердие и решил его отпустить?

– К тебе гости, – пробормотал старый Ульрих. – Наместник разрешил твоей матери навестить тебя.

Через мгновение наверху показалось лицо Марты Виленбах. И хоть их разделяло не меньше пяти шагов, а свет едва рассеивал мрак, от Матиса не укрылось скорбное выражение ее лица. Черные когда-то волосы за последнюю неделю заметно посветлели.

– Матис! – крикнула она в колодец. – Матис! Господи, как ты там?

– Как человек, просидевший две недели в этой дыре, – ответил Матис и постарался, чтобы голос звучал по возможности спокойно. – За кусок хлеба с крысами драться приходится.

Во рту вдруг пересохло, к горлу подступила горькая желчь. Несмотря на охватившую его горечь, Матис решил, что матери нельзя видеть, как он плачет.

– Я… я принесла тебе кое-что поесть, – сбивчиво сообщила Марта Виленбах. – Ульрих так добр, он спустит меня к тебе.

– Поверь мне, Матис, – заверил его Ульрих, – будь моя воля, ты б давно оказался на свободе. Но наместник временами упрямее осла… Ну, он хотя бы не выдал тебя Гесслеру, а это уже кое-что.

Стражники Гюнтер и Себастьян помогли Ульриху и с помощью веревки спустили Марту на дно колодца. В свободной руке женщина держала корзину, в которой Матис смутно различил свежий, еще горячий хлеб и желтый сыр. В животе снова громко заурчало.

Оказавшись внизу, Марта спешно высвободилась из петли и обняла сына.

– Матис, мой Матис! – повторяла мать шепотом. – Хотя бы на вид здоров… – Она тихонько всплакнула. – Скажи, зачем было доводить до такого?

Матис мягко отстранил ее.

– Все в порядке, мама, – ответил он. – За воровство я искуплю вину. А больше мне жалеть не о чем.

Марта Виленбах вытерла слезы и вопросительно взглянула на сына:

– Это ты про Йокеля?

Матис кивнул.

– Мне пришлось. Раз уж горожане поджимают хвосты, то придется нам, простым людям, показать знати, что дальше так продолжаться не будет. Мы не преступники и не головорезы, мы хотим лишь справедливости. Господь всех людей создал равными!

Мама печально покачала головой.

– Матис, Матис, – проговорила она. – Опять ты за свое? Кто тебе в голову все это вбил? Пастух-Йокель? Лишь бы отец тебя не услышал, ему и без того плохо…

– Что… что с ним?

Марта вздохнула:

– Когда он узнал про тебя, то три дня не разговаривал. Ни с кем, даже со мной. С тех пор кашель все усиливался, и с прошлой недели отец с постели не встает. Про тебя я и слова не могу сказать, иначе он из себя выходит.

Матис почувствовал, как злость мигом схлынула. Раньше, ребенком, он считал отца, большого и крепкого, чуть ли не воплощенным божеством. Больше десяти лет прошло с тех пор, как наместник Эрфенштайн принял к себе на службу странствующего ремесленника, а с ним и всю его семью. Тогда их было еще пятеро. Но маленький Петер вскоре умер у матери на груди, а старшую сестру скосил пять лет назад тяжелый коклюш. Матис, средний ребенок, всегда был себе на уме, а со временем ссоры с отцом происходили все чаще. Юноша вдруг испугался, что отец умрет, а он так и не успеет попросить у него прощение.

– Передай ему привет от меня, – сказал он надломленным голосом. – Скажи, что… мне жаль, что я вас так подвел.

Марта Виленбах погладила сына по грязной щеке:

– Я передам. Ты всегда был славным мальчиком. Вот увидишь, все будет хорошо. А теперь ешь.

Она протянула ему хлеб и сыр из корзины, и Матис жадно принялся за еду. До этой минуты он и забыл, как был голоден.

– Сестричка тебе привет передает, – сказала Марта с улыбкой, глядя, как сын ест. – Для нее ты герой. Во всяком случае, так ей говорят крестьянские детишки у полей. Ну, она, конечно же, верит. А, Агнес вот тоже просила передать…

Она протянула Матису сложенный пергаментный листок.

– На что оно мне? – спросил он резче, чем намеревался.

– Должно быть, черкнула пару строк для тебя. Я всегда гордилась тем, что Агнес научила тебя читать… – Марта взяла сына за плечи: – Матис, ты к ней слишком строг! Она не виновата в том, что Эрфенштайн запер тебя тут. И я точно знаю, она старается выгородить тебя перед ним.