Проклятье вендиго

Сначала я подумал, что сплю. Комната, как бывает во сне, была одновременно знакомой и незнакомой: облупленный кувшин на умывальнике, расшатанный шкаф, выцветшие белые шторы на узком окне, комковатый матрац, на котором я лежал. Или я сплю, или умер, решил я, хотя никогда не думал, что небеса могут быть такими удручающе обшарпанными. Однако это была моя первая постель… за какое время? Казалось, прошло больше жизни.

— Ну, наконец-то ты проснулся. — Старый пол заскрипел, приблизилась высокая тень. Потом на его лицо упал слабый свет. Ни лесного мусора, ни щетины, ни старого плаща, ни грязных штанов. Волосы были свеже подстрижены. Я определил признаки пудры.

— Доктор Уортроп, — прохрипел я. — Где я?

— В нашем старом жилище в Рассел Хаузе. Я удивлен, что ты не признал его по грубоватому очарованию.

— Как долго я…

— Сейчас утро третьего дня, — сказал он.

— Доктор Чанлер?..

— Сегодня днем он отправляется в Нью-Йорк.

— Он жив?

— Я извиню тебя за этот вопрос, Уилл Генри, потому что ты был не в себе. Но да, так и есть.

Он улыбался. Он положил ладонь мне на лоб и быстро ее убрал.

— Тебя немного лихорадило. Но уже все прошло.

Я поднес руку к груди и почувствовал на ней марлевую повязку.

— У тебя там останутся кое-какие шрамы, чтобы производить впечатление на дам, когда ты станешь старше. Ничего более серьезного.

Я кивнул, все еще не способный все это осмыслить. Это было как во сне.

— Мы выбрались, — неуверенно сказал я, желая получить подтверждение.

Он кивнул.

— Да, Уилл Генри. Мы выбрались.

Мы на время оставили эту тему; он выложил мою одежду и нетерпеливо ждал, пока я с трудом одевался. Все мои члены болели, все мышцы дрожали от слабости, грудь при малейшем движении ужасно жгло. Когда я сел, комната закружилась у меня перед глазами, на мое изможденное тело накатила волна дурноты, и я вцепился в простыни, чтобы удержать равновесие. Рубашку я надел сам, но когда нагнулся, чтобы сунуть ноги в штаны, завалился вперед — доктор успел меня подхватить и не дал упасть лицом в пол.

— Ну же, Уилл Генри, — грубовато сказал он. — Давай. Обопрись на меня.

Он натянул мне штаны и туго застегнул ремень.

— Вот так. Думаю, мне не надо нести тебя по лестнице — гордость не позволит тебе стерпеть такое унижение. Давай, держи меня за руку.

Таким образом мы прошли в таверну в лобби гостиницы, где доктор заказал чайник чая и попросил нашего официанта (который был также барменом и поваром) «опорожнить кладовую». И уже скоро я набивал рот печеньем и жарким из оленины, оладьями в искристом кленовом сиропе, свежей колбасой и беконом, яйцами, жареной картошкой, кукурузной кашей и запеченной форелью. Уортроп советовал мне сбавить темп, но его предостережение осталось незамеченным в моей застольной вакханалии. Казалось, будто раньше я вообще не знал, что такое еда, и чем больше я сейчас ел, тем острее становился мой аппетит.

— Тебе станет плохо, — сказал монстролог.

— Да, сэр, — пробормотал я с набитым печеньем ртом.

Он закатил глаза, отпил чаю и посмотрел в окно на Мейн-стрит, постукивая пальцами по столу.

— Вы хорошо его рассмотрели, сэр? — спросил я.

— Хорошо рассмотрел что?

— То… То, что гналось за нами.

Он повернулся ко мне. На его лице ничего нельзя было прочесть.

— Не было ничего «того», что гналось за нами, Уилл Генри.

— Но глаза… Вы их видели.

— Я?

— Я видел.

— Видел глазами человека, страдающего от обезвоживания, недосыпания, голода, физических травм, усталости, холода и огромного страха — примерно такими же глазами, какие тогда были и у меня.

— А как же палатка? Ведь что-то вырвало ее прямо из…

— Сдвиг ветра.

Он снисходительно улыбнулся, заметив мое недоумение.

— Метеорологический каприз. Редкое явление, но тем не менее встречается.

— Но я слышал его, сэр. Как оно гналось за нами… Оно было огромным.

— Ты ничего такого не слышал. Как я тебе и раньше говорил, страх убивает наш рассудок. Мне не следовало паниковать, но я, как и ты, был в состоянии серьезного эмоционального расстройства. Будь я в здравом уме, я бы понял, что лучше всего было бы оставаться на месте как можно дальше от деревьев.

— Далеко от деревьев?

— Это предпочтительно во время землетрясения.

— Землетрясения, — с сомнением повторил я. Он закивал. — Это было землетрясение?

— Ну а что же еще? — спросил он раздраженно. — В самом деле, Уилл Генри, альтернатива, которую ты выдвигаешь, абсурдна, и ты это знаешь.

Я положил вилку. Я вдруг понял, что больше не хочу есть. Вообще-то я наелся до отвала, меня всего распирало и немного подташнивало. Я посмотрел на свою тарелку. На меня пустым взглядом уставился мертвый глаз форели. Куски белого мяса пристали к тонким полупрозрачным костям. «Я раздену ее донага. Я увижу ее такой, как она есть». Я подумал о Пьере Ларузе. А потом о сержанте Хоке, о его руках, широко раскинутых, словно чтобы объять безбрежное небо, о его пустых глазницах, рассматривавших то, что мы, сохранившие свои глаза, не могли видеть.

— Если ты закончил с обжорством, — сказал доктор, взглянув на свои часы, — то нам надо поспешить, мы опаздываем на встречу.

— На встречу, сэр?