Проклятье вендиго

Он говорил о ней, как говорят о любовнице. Вечно молодая, плодовитая невеста; бесплодная старая дева; искусительница; пророчица — она была всем сразу, его возлюбленной, ради которой он отказался от общения с простыми смертными, рядом с которой бледнела даже потрясающая Мюриэл Чанлер. Его возлюбленная позвала той ночью, но позвала не его.

Ее голос — голос первозданной природы, тайный голос, доносимый с сильным ветром, голос изобильной пустыни и радостного отчаяния, голос, который ийинивоки назвали аутико, — позвал той ночью, и на него откликнулся Джон Чанлер.

Я почувствовал его присутствие еще до того, как увидел. Волосы у меня на затылке встали дыбом. У меня возникло отчетливое неприятное ощущение, что за мной наблюдают. Я оглянулся через плечо. У меня перехватило дыхание. Я тронул доктора за руку, он перевел взгляд вслед за моим, и мы на секунду застыли в полном изумлении от увиденного.

У входа в палатку стоял Джон Чанлер. Его длинные тонкие голые ноги были широко расставлены, костлявые руки висели, на тощем лице внимание приковывали желтые глаза они как будто горели внутренним огнем и шокировали ощущением узнавания — узнавал не он, а я, поскольку я уже видел пару точно таких же глаз, плывущих в лесном мраке.

Его рот отвис, распухшие губы, порванные непрестанно клацающими зубами, блестели от крови. Ею пропитался весь перед его нижней рубахи. Капли крови, как слезинки, висели на его бороде.

Уортроп с пораженным криком вскочил на ноги. Забытая винтовка упала на землю. Он сделал маленький нерешительный шаг в направлении своего друга.

— Джон?

Чанлер не ответил. Он не двинулся с места. Казалось, он что-то разглядывал вверху деревьев. Его голова, непропорционально большая по сравнению с исхудавшим телом, немного склонилась набок, словно он к чему-то прислушивался — или что-то слушал. Его горло издало мерзкое бульканье, как грязный источник, поднимающийся из вонючих глубин.

Потом это несчастное создание, в котором на протяжении многих дней едва теплилась жизнь, которое моему хозяину пришлось нести на руках, как новорожденное дитя, которое две недели ничего не ело, вдруг уморительно замахало руками и ногами, с поразительной скоростью проскочило мимо нас, прыгнуло на три фута над костром и со звериным рыком рвануло в чащу. Доктор бросился за ним, яростно бросив через плечо: «Уилл Генри!» Я подхватил винтовку и побежал за ним в нескольких шагах позади.

Уортроп догнал и схватил свою обезумевшую добычу за шею, но Чанлер тут же вывернулся. Монстролог обхватил его за тонкую поясницу и прижал себе к груди. Чанлер отбивался, мотая головой, бестолку клацая выбитыми зубами и суча ногами в поисках опоры на скользких гниющих листьях. Он схватил Уортропа за предплечье и потянулся к нему ртом.

Доктор закричал и отступил. Чанлер снова напал, и Уортроп упал на колени. Мужчины боролись на земле, и монстролог прикрывался руками от яростных ударов своего друга, который теперь, как было видно, задался целью вырвать моему хозяину глаза. Его длинные скрюченные пальцы вцепились в лицо Уортропа. Я бросился к доктору и занес тяжелый приклад винтовки над головой Чанлера.

— Нет, Уилл Генри! — закричал Уортроп. Он сумел схватить Чанлера за запястья и, толкаясь ногами, одолел своего тощего противника. Уортроп повалил Чанлера на спину и навалился на извивающееся тело друга.

— Это я, Джон, — задыхаясь, выговорил монстролог. — Пеллинор. Это я. Пеллинор. Пеллинор!

— Нет! — простонал Чанлер в ответ. Его толстый язык мучительно пытался выговорить слова. — Должен идти… Должен… ответить.

Безумец смотрел на небо, где верхушки деревьев почесывали брюхо величественно плывущих облаков. Верховой ветер пел свою песнь.

А Джон Чанлер в ответ заплакал. Его слезы были желтыми, с вкраплениями красного. Он свернулся жалким калачиком, встал на колени и скрюченными пальцами беспокойно скреб землю.

Доктор сел на пятки и поднял ко мне испачканное лицо.

— Ну, по крайней мере, часть физических сил он восстановил.

Поддерживаемый доктором, он ковылял, как тряпичная кукла, и лишь слабыми стонами протестовал, пока мой хозяин вел его в палатку. Уортроп опустил его, укрыл одеялом и очистил ему лицо смоченным в питьевой воде носовым платком. При тяжелейшем состоянии Чанлера это был лишь трогательный жест, который никак не облегчал страданий пациента, но он и не был предназначен для него. Это хотя бы в малой степени утешало самого монстролога: смыть грязь с лица друга, единственно человеческого, что в нем оставалось.