Замешательство, которое я испытывал в ту первую ночь в лесу — особенно неприятное по контрасту с моими радостными предвкушениями в начале путешествия, — продолжалось и в последующие дни. Это была странная смесь скуки и возбуждения, часы монотонно сменяли друг друга, и вместе с ними лес обретал ужасную однообразность, с каждым поворотом тропы открывалось все то же самое, одни отличия без всяких различий. Иногда деревья неожиданно раздвигались, как раздвигается занавес, и из вечного лесного сумрака мы вдруг попадали на освещенную солнцем поляну. Огромные валуны высовывали свои головы из-под земли, как каменные левиафаны, проламывающие дно долины, и косматые бороды лишайника свисали с их шершавых лиц.
Мы пересекали бесчисленные ручьи и протоки, некоторые из них были слишком широки, чтобы перепрыгнуть, так что нам не оставалось иного выбора, как переходить ледяную воду вброд. Мы пробирались через завалы и через глубокие ущелья, где даже в ясный день лежала густая тень. Нам открывались пустоши, которые Хок называл
Сержант Хок каждый день старался закончить поход на открытом месте, но часто закат застигал нас в лесном чреве, заставляя разбивать лагерь в темноте столь же непроглядной, как в могиле, так что, если бы не костер, ты не видел своей ладони в дюйме от лица.
Рассеивать темноту помогало и добродушие нашего проводника. Он рассказывал разные случаи и анекдоты — некоторые, если не большая часть из них, были непристойными — и, обладая приятным голосом, пел старые песни французских следопытов, слегка при этом закидывая подбородок, словно посвящая песню какому-то безымянному лесному божеству:
— А эту песню вы знаете, доктор? — поддразнивал он моего хозяина. — «
— Нет.
— А были женаты?
— Не был, — ответил монстролог.
— Но на волосок от женитьбы-то были?
— Никогда.
— Что, вам не нравятся женщины? — подтрунил он, подмигивая мне.
Доктор недовольно поджал губы.
— Как человек науки, я часто думал, что для точности их следует выделить в особый вид — может быть,
— Ну, я не так много знаю о вашей науке, доктор Уортроп. Я уверен, что охотник за чудовищами смотрит на вещи несколько иначе, чем большинство людей, всматриваясь в темное и отвратительное, но тем больше он ценит светлое и красивое, когда оно ему встречается. Так я думаю. Впрочем, поверю вам на слово.
Он мягко затянул:
Уортроп резко встал и сердито бросил:
— Пожалуйста прекратите это отвратительное пение!
Он отошел в густой кустарник и остановился там, где свет костра смыкался с темнотой леса. Его тонкий силуэт, казалось, изгибался, словно в раскаленном воздухе над костром.
Хок сохранил невозмутимость. Он ткнул меня в бок и кивнул на доктора.
— Кажется, он из тех, кто ненавидит то, что любит, Уилл, — заключил он. — И наоборот!
— Я услышал это, сержант! — бросил через плечо Уортроп.
— Я разговаривал с вашим незаменимым слугой, доктор! — жизнерадостно крикнул в ответ Хок.
Доктор слегка наклонил голову. Он поднял руку. Его пальцы шевелились, а сам он стоял неподвижно, как вкопанный в землю столб. Казалось, он к чему-то прислушивается. Хок повернулся ко мне, глупо улыбаясь, и начал было что-то говорить, но остановился на полуслове, когда я вскочил. Я хорошо знал своего хозяина, я инстинктивно реагировал на его инстинкт.
Порыв ветра растрепал волосы монстролога и раздул наш костер, от него кружась полетели искры, захлопали стенки палатки. Хок негромко позвал доктора, но монстролог не ответил. Он вглядывался в чащу, словно у него были кошачьи глаза, способные видеть во тьме.
Хок вопросительно посмотрел на меня.
— Что это, Уилл?
Доктор метнулся в лес и мгновенно был поглощен громадной тьмой. Это случилось так быстро, словно из леса что-то высунулось и схватило его. Я рванулся вперед, но Хок остановил меня, схватив за ворот.
— Стой, Уилл! — крикнул он. — Быстро, у меня в рюкзаке есть пара фонарей.