Проклятье вендиго

— Он забрал ребенка, — прошептал Доброгеану. Он посмотрел вниз на лестницу, ведущую в подвал, и нервно облизнул губы. Казалось, он рвется на части. — Как ты думаешь, это внизу?

У нас были считанные минуты, чтобы принять решение. Если мы ошибемся — если он утащил ребенка на первый этаж, а мы пойдем в другое место, — то ребенок обречен. Мой напарник, умудренный многолетним опытом, был просто парализован.

— Нам надо разделиться, — сказал я. Он не ответил. — Сэр, вы меня слышите?

— Да, да, — пробормотал он. — Вот. — Он вложил мне в руку пистолет Граво с перламутровой рукояткой и кивнул в черноту под нами. — Оставь лампу себе, Уилл. Наверху мне хватит света

* * *

И я начал спускаться, в самый низ, один.

Ступени сужались. Сочащиеся стены сдвигались. Меня обволакивала вонь нечистот. Канализационная труба прорвалась, никто ее не чинил, и подвал превратился в выгребную яму. Запах был почта нестерпимым. На полпути я начал давиться — у меня горело горло и мутило в животе. Теперь я ничего не слышал и поэтому приободрился: значит, его здесь нет. Но я знал, что для верности надо проверить.

Воды было больше чем на два фута, и ее покрывала желто-зеленая слизь. В этом стоячем вонючем бассейне плавали сломанные доски — останки бочек. Рядом с моими ногами проплыло тело огромной крысы, ее труп гнил и раздулся, разрывая кожу; что-то уже выело ей глаза. Я видел, как желтые клыки поблескивали в ее пасти, открытой в беззвучном крике.

Я остановился на последней ступеньке, на берегу этого зловонного подземного пруда. Я высоко поднял лампу, но она не могла рассеять тьму до конца. Дальний конец поглощала адская тень. А что это там покачивается на самом краю освещенного пятна? Сломанная доска? Старая бутылка? Покрытая нечистотами поверхность шевелилась, доски покачивались на вонючей черной воде. Я ничего не слышал, кроме размеренного «кап-кап» из протекающей трубы.

Я повернулся, собираясь уходить — здесь явно ничего не было, — когда у меня в голове заговорил голос. Это был голос моего хозяина:

«Внимание, Уилл Генри! Что ты замечаешь необычного с водой?»

Я заколебался. Мне надо было выбираться. Я не мог дышать в этой мерзкой дыре. Здесь не было Чанлера. Здесь не было ребенка. Я был нужен Доброгеану.

Но голос настаивал:

«Вода, Уилл Генри, вода».

Я начал подниматься по ступеням. Надо ли позвать Доброгеану? Или его уже постигла судьба Граво, и теперь моя очередь?

«Уилл Генри, вода…»

«Заткнись с этой водой! — закричал я беззвучно на голос. — Я должен найти доктора Доброгеану…»

Я замер в шести футах над бассейном. Я повернулся назад. На меня смотрели пустые глазницы крысы.

— Вода движется, — сказал я мертвой крысе. — С чего бы ей двигаться?

Голос в моей голове замолчал. Наконец-то я начал использовать этот незаменимый придаток между ушами.

Мои глаза обожгло горячими слезами — частично из-за вони, но в основном из-за понимания. Я понял, почему движется вода. И я понял, почему не слышал плача.

Лампа создавала вокруг меня идеальный круг света. Я ступил в нечистоты, скользя на осклизлых кирпичах на дне. Я чувствовал, как в ботинки просачивается грязная вода. Когда я шел мимо, мертвая крыса толкнула меня в колено своим длинным носом.

В супе из испражнений плавала не бутылка и не старая доска. Когда я потянулся туда, нога скользнула, и я, тихо вскрикнув, упал и удержался над поверхностью только потому, что выпустил из правой руки пистолет и уперся ею в дно. Это позволило мне удержать лампу в левой руке. Ее свет играл на запрокинутом лице в футе от меня; это было все, что я видел — лицо ребенка. Все остальное было скрыто под горчично-желтой пеной. Я приподнялся и теперь стоял перед ним на коленях — кашляя, давясь, всхлипывая. Меня больше не волновало, слышит ли меня чудовище. Я видел только это лицо, испачканное желеобразными испражнениями, пустые глаза, слепо уставившиеся в пучину над ними.

Я не мог его оставить, только не здесь. Я потянулся к нему.

Мои пальцы скользнули по его щеке. Лицо нырнуло и снова всплыло. Оно лениво поворачивалось, как непривязанная лодка.

Тогда я понял. Я его нашел, но не всего. Я нашел только его лицо.

— О, нет, — застонал я, как стонал Доброгеану, как стонал доктор, когда понял, что мы заблудились в пустыне, этот бесконечный рефрен, эта вечная реакция. — Нет.

«Мы можем отнести его священнику. Он разберется, что нужно сделать».

С этими словами я бросил его в холодном грязном коридоре. Я перешагнул через него, думая, что ничего не могу для него сделать. Я перешагнул через него, говоря себе, что его страдания меня никак не касаются.

В серой пустыне, где черные грифы парили на восходящих потоках воздуха над лесными пожарищами, мужчина нес на плечах свою ношу. «Это мое!» Он не отправлял его туда, это не был выбор доктора. Но доктор забрал своего друга после того, как он пал. Он принял свою ношу.