Проклятье Пифоса (ЛП)

— Я не уверен, — признался сержант. — В воздухе чувствуется привкус, который я не могу распознать.

— Мы в джунглях, сержант Гальба. Учитывая большое количество жизненных форм, определенное смешение запахов и привкусов едва ли удивительно, даже с нашими чувствами.

Он не упоминал о запахах.

— Вы ощущаете нечто схожее, капитан?

— Ничего, что я бы не ожидал, — без колебаний сказал Аттик, как будто это он уже для себя решил.

Гальба колебался, затем решил, что не может принять это объяснение.

— В воздухе чувствуется кровь, — сказал он.

— Конечно. Мы видели жестокую сущность этой планеты.

— Но под этим привкусом есть нечто еще, — настаивал Гальба, — и прежде я с таким не сталкивался.

Секунду Аттик молчал.

— Опиши, — наконец сказал он.

— Если бы это было так легко, — Гальба закрыл глаза и глубоко вдохнул зловонную ночь. Он сосредоточился на работе своего нейроглоттиса, пока тот анализировал ароматы почти на молекулярном уровне. — Привкус лишен смысла, — произнес сержант, — он не похож ни на что, — легионер остановился. Это было неправильно. То, что было под кровью, за кровью, но все же связанной с нею, имело привкус. Это…

Гальба пошатнулся. Он прорвал чувственный камуфляж и нырнул в бездну невозможности.

— Это привкус тени, — выдохнул он, и тени наполнили его горло. Он закашлялся, пытаясь избавиться от них. Теперь они были ему известны, и он не выговорить это знание.

— Брат-сержант? — спросил Аттик.

Гальба едва слышал его.

— Я чую шепоты, — сказал он. Гальба не знал, произнес ли это вслух. Тени и шепоты стали для него всем миром. Они были адом синестезии. Захлебываясь влажным, цепким дымом теней, он не видел, что отбрасывало их и придавало им форму. Из-за того, что он не видел тени, он не мог понять их. Гальба ощущал очертания слов и недобрую вонь языка, которого никогда не должно было бы понимать здравомыслящее существо. Смысл парил где-то вне пределов его сознания. У него была форма, форма, звучавшая как смех добычи и крик звезды.

Аттик поймал сержанта за руку, когда его колени начали подгибаться. Вокруг него зажужжал, разносясь эхом, странный звук. Казалось, он исходит от самого капитана. Он не прекращался. Спустя, казалось бы, целый век, Гальба понял, что слышит собственное имя. Он ухватился за эту опору рациональности, логичности. Реальность вновь обрела явственность. Его ощущения вернулись в норму. Гальба выпрямился.

— Не понимаю, что случилось, — сказал он. — Я ведь не псайкер.

Его самому не понравился свой защитный тон.

Оставшийся органический глаз Аттик приковал его проницательным взором.

— Не забывай, где мы находимся, — сказал он. — Барьер между реальностью и варпом здесь тонок. Не стоит удивляться эффектам, вызванным воздействием эмпиреев. Было бы странно, если бы мы не испытывали подобного рода галлюцинаций.

— Это были не просто галлюцинации. Шепоты…

Аттик оборвал его на полуслове.

— Это были не шепоты. Так ты интерпретировал то, что переживал. Я ничего не слышал.

«Потому что вы решили не слушать», — подумал Гальба, но тут же отогнал мысль. Аттик был прав. Он вел себя так, будто никогда раньше не слышал об Имперской Истине. Никаких шепотов не было. Под языком не скапливались тени. И, что важнее всего, к нему не прикасался ничей злобный разум.

— Как и я, — произнес он, соглашаясь с капитаном, и понял, что сказанное им только что — правда. Он ничего не слышал.

А затем кто-то закричал.

Какое-то мгновение Каншеллу казалось, что крики его собственные. Его рот все еще был широко открыт. Его руки все еще были прижаты к закрытым глазам, чтобы не видеть движущейся тьмы. Но он все равно продолжал ощущать шелестящий поток миллиона насекомых. Он чувствовал дыхание безгубых ртов, произносящих богохульные слова. Поэтому, конечно, крик был.

Но он принадлежал не ему. Его горло крепко сжимал ужас почти увиденного. Серв ощутил, как над ним что-то проскользнуло. Оно было не более овеществленным, чем мысль. Возможно, ею оно и было. Но идея могла таить в себе опасность. Именно мысли и ничего больше парализовали его тело. Мысль когтем проходила по его телу. Она сковала сердце Каншелла льдом. И мысль была не его. Подобная мысль не могла принадлежать человеку, но исходила от чего-то, ведавшего страхи мужчин и женщин, знавшего каждую их форму, нюанс и запах, знавшего их, словно само было создано из этих самых страхов.

Дыхание вырывалось из напряженного горла Каншелла тонким, пронзительным воем. Мгновение идея парила над ним, а затем двинулась дальше. Йерун не знал, куда она направилась, только то, что больше мысль не пыталась соблазнить его открыть глаза и позволить себя охватить безумию.

Но кто-то посмотрел, ибо этот кто-то кричал. Кто-то посмотрел на существо, что не существовало вне пределов концепции, но этого оказалось достаточно. Голос принадлежал мужчине. Он казался скорее звериным, нежели человеческим. Человек орал, даже не останавливаясь, чтобы сделать вдох. Затем Каншелл услышал топот ног.