Проклятье Ифленской звезды

— Было много крови. Когда сопротивление сломили, солдаты принялись вымещать злость на мебели и на немногих выживших… мы прятались в одной из комнат в круглой башне. Считалось, что она самая защиЩённая. Мы тогда уже знали, что отец убит, и знали, что тоже скоро умрем…

— Почему же вы оставались в крепости?

— Отец был уверен, что придёт помощь. А она не пришла.

— Но как-то же вы оказались в этой вашей обители всеобщей любви? Что случилось?

— Что могло случиться в только что взятой крепости с женщинами, детьми и калеками, которым больше негде было прятаться? Одних убили… других — лучше бы убили. Мне было четырнадцать. Для ифленских убийц это вполне достаточный возраст, чтобы…

Она вдруг выпрямилась и прямо посмотрела в глаза Шеддерику. Впервые за эти три долгих дня.

— Я дралась. Я убила одного из них каменной статуэткой. Это их разозлило — а до того они смеялись. Убивали, смотрели и смеялись. Я надеялась, что всё однажды забудется… но почему-то даже сейчас я помню… я их всех помню. Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Я говорила, не хочу об этом…

Боевого опыта Шедде хватило, чтобы представить, как это было — как это могло быть. Как отчаянно должна была драться та, прежняя Темершана. И какими смешными должны были казаться её попытки защитить себя разгорячённым боем солдатам. Она была их законной добычей — вместе с драгоценностями, мебелью, запасами еды и вина.

Многое встало на свои места.

У неё были причины не желать возвращаться в Тоненг. Серьёзные причины. До которых, вообще-то, самому Шеддерику та Хенвилу не должно быть никакого дела. Потому что она — это всего лишь ещё один хороший шанс избежать народного бунта в Тоненге и большой войны с соседями рэтаха — в будущем.

Шеддерик осторожно сказал:

— Если вы желаете, я верну вас в монастырь или отведу в любое названное вами место.

— А если бы я сказала вам… сказала тогда, в обители. Вы отказались бы от идеи женить на мне своего брата?

— Не знаю. — Шеддерик продолжал наблюдать, как пальцы девушки всё медленней двигаются по плошке с зернами. — Может быть. Но скорей всего я просто действовал бы немного иначе. Темери. Я не хочу вас обманывать. Страна действительно на грани большой беды, и вы мне тогда и вправду казались единственной возможностью если не отменить катастрофу, то хотя бы отложить. Да, ваше присутствие не гарантирует, что всё пройдёт гладко. Но вы — единственная наследница рэтшара. Наследница, портреты которой есть чуть не в каждом доме, их держат за полкой с идольцами Покровителей. Но если вы сейчас скажете мне, что хотите вернуться к монахиням, я выполню вашу просьбу.

Темершана покачала головой с лёгким сожалением:

— Я не смогу вернуться. Я вышла из-под покровов Великой Матери. Это означает, что обряд речения для меня более недоступен. И я не хочу быть у них приживалкой. Особенно после того, как легко они согласились на сделку с вами. Я сама решила, что поеду в Тоненг, помните?

— Ну, я не оставил вам выбора.

— Знаю. И всё-таки, это было моё решение.

— Мы с братом сможем вас защитить.

— Давайте сюда воду. Попробую сварить нам что-то вроде каши. Только соли здесь нет, так что будет невкусно.

Шеддерик, немного удивлённый резкой сменой темы, передал ей на четверть заполненный котелок.

Темершана осторожно ссыпала в него зерна, а потом ловко, как будто всю жизнь так готовила, импровизированным ухватом поставила котел в печку. Подышала на замёрзшие руки и ответила на вопрос, который так и не прозвучал.

— Те люди. Офицеры, соратники вашего отца. Ведь не только я их помню. Они тогда прекрасно знали, кто я. Они тоже должны меня помнить…

Шеддерик обозвал себя в уме беспросветным идиотом, но не придумал, как ей ответить. Просто сказал:

— Залезайте на печку. Там, наверное, уже тепло. Отдохните.

— Каша. Надо дождаться. Может пригореть…

Фразы у неё получались короткие и ломаные — как будто в сознании её удерживала только одна сила воли.

— Я послежу за кашей, — пообещал Шедде. — И позову вас, как только будет готово…

Темершана та Сиверс

Темери проснулась с ощущением большой потери. Словно что-то оторвали от сердца, что-то значимое, но незримое. Оторвали и спрятали в старинной железной шкатулке, а ключ выбросили в окно.

Но непостижимым образом оказалось, что без этого оторванного куска дышать легче.

Было темно и жарко. Пахло дровами.

Темери осторожно свесилась с лежанки над печкой: слезть вниз значило признать, что ты уже проснулась. А значит, можешь заняться чем-то полезным. Слабость, навеянная предыдущими бессонными ночами и голодом, нашептывала: рано ещё просыпаться, нужен отдых…

Шеддерик та Хенвил дремал на узкой лавке в углу, напротив печки; догорающая свеча слабо освещала его небритое лицо, наполовину скрытое прямой русой чёлкой; хорошо было видно левую руку в чёрной перчатке — эту перчатку благородный чеор ни разу при ней не снял, как будто это и не перчатка, а сама кожа руки стала чёрной и гладкой. Рядом лежал нож и пригоршня светлых стружек. А на полу у самой печки стоял котелок.