— Домой. — Саадет знал, что его понимают с полуслова. Для его коня не требуется плеть. Животное тряхнуло гривой и понеслось к дворцу. Хан не любил свое жилище, считая, что крымский дворец недостаточно напоминает турецкий. Впрочем, последние дни его не утешали ни ласки наложниц, собранных со всего света, ни дети, ни жены. Тень заговора и угроза смещения его с престола давно витала в воздухе. Саадет надеялся, что колдун успокоит его, разрешит проблемы. Но мерзкий старец только все усугубил. Шайтан бы его побрал! И ведь наговорил лжи, шакал! Какой Девлет ему соперник? Когда в легкой дымке показались крыши дворца, хан призадумался. Проклятый старик все же посеял зерно сомнения. Что ему делать с Девлетом, как себя вести? Саадет опустил поводья, дав верному другу нести себя сначала по гористой местности, по белой пыли, забивавшейся в нос и рот, потом по степи с выжженной травой, степи, пахнувшей сеном и еще чем-то сладким, как шербет. Когда показались минареты мечети, он вскинул голову, принял царственный вид и пришпорил коня. Никто не должен знать, что разговор с колдуном расстроил его. Впрочем, кому об этом известно? Даже своей жене Селиме, матери Девлета, он ничего не сказал. Нет, не потому, что не доверял ей, как раз наоборот, просто боялся взгляда ее жгучих черных глаз, как ему казалось, осуждавших за то, что не уберег своего родного брата, ее мужа Мубарека, от гибели в далекой Африке. Много раз Саадет пытался объяснить ей: мол, это было невозможно, ее супруг сам принял решение участвовать в походе на Египет, но Селима будто не верила, отворачивалась, и длинные пушистые ресницы увлажняла слеза. Она так и не смогла полюбить его. И не сможет — он знал это с самого начала. Все протестовало в нем против женитьбы на этой женщине, однако укрепленная веками традиция жениться на вдове старшего брата не позволила избежать участи, печальной для обоих. Да, именно печальной, потому что они не были счастливы. Она почти не интересовалась делами мужа, только разве для приличия, все дни проводила с сыном Девлетом, и Саадет не представлял, как скажет ей, что подростка надо удалить из дворца. Да, надо — к этому решению он пришел, подъезжая к воротам резиденции. Привратник открыл ворота, и хан въехал на просторный двор и окинул постройки скучающим взором. Ханский дворец, похожий на небольшую крепость, возведенный его отцом Менгли Гиреем, многим казался шедевром: фонтаны, цветники, разбросанные в саду беседки и павильоны из резного позолоченного дерева, башня-хамам, солидное медресе… Как напоминание об отце, на портале красовалась надпись: «Владелец этого дворца и правитель этой области, государь величайший и благороднейший, Менгли Гирей — хан, сын Хаджи Гирея — хана, да помилует Аллах его и его родителей в обоих мирах». Саадет любил фонтаны, не такие большие, как в Стамбуле, потому что в Крыму вода добывалась с трудом, считалась источником жизни и благополучия, отрадой и надеждой: ее берегли и почитали. Источники воды всегда имели особый смысл и значение: для сбора питьевой воды — «чешме», «абдез» или «магзуб» — для омовения перед молитвой, фонтаны «себил» — священные. «Сладкозвучные» фонтаны украшали ханские покои и услаждали слух. Хан спешился, вошел в беседку, в центре которой красовался небольшой фонтан в виде распустившегося цветка, погладил влажные лепестки, орошенные водой, лизнул кристально чистую каплю и тяжело опустился на диван, на парчовые подушки. Верный евнух Махмуд тотчас подбежал к нему, взявшись словно ниоткуда.
