Проклятая игра

— Ты же все прекрасно знаешь, пилигрим, — мягко ответил Мамолиан. — Кем ты был без меня с твоим бойким языком и модными костюмами? Актером? Торговцем машинами? Вором?

Уайтхед вздрогнул не только от язвительных насмешек. Пар позади Мамолиана сгущался, словно там двигались призраки.

— Ты был ничем. Будь любезен признать это.

— Я принял твой вызов, — напомнил Уайтхед.

— О да, — отозвался Мамолиан. — У тебя были аппетиты, и я их удовлетворил. Этого у тебя хватало в избытке.

— Ты нуждался во мне, — повторил Уайтхед.

Европеец причинял ему боль; вопреки здравому смыслу, он собирался ответить тем же. Это его мир, в конце концов. Европеец здесь вне закона — безоружный, безжалостный. И он хочет услышать правду. Что ж, он ее услышит, и плевать на призраков.

— Зачем же ты мне понадобился? — спросил Мамолиан. В его голосе внезапно зазвучало презрение. — Для чего ты годишься?

Уайтхед выдержал паузу, а затем резко ответил, не заботясь о последствиях:

— Я мог жить вместо тебя. Ты был слишком бескровным, чтобы делать это самому! Вот почему ты меня подобрал. Чтобы все попробовать через меня. Женщин, власть — все.

— Нет…

— Ты плохо выглядишь, Мамолиан.

Он назвал Европейца по имени! Видите? Боже, как легко! Он назвал ублюдка по имени и не отвел взгляд, когда эти глаза сверкнули, потому что говорил правду! И они оба знали это. Мамолиан был бледным, почти бесцветным. Опустошен желанием жить. Внезапно Уайтхед осознал, что может выиграть эту схватку, если будет действовать с умом.

— Не пытайся сопротивляться, — сказал Мамолиан. — Мне кое-что причитается.

— Что же?

— Ты. Твоя смерть. Твоя душа, если хочешь.

— Я отдал тебе все долги и даже больше несколько лет назад.

— Это не торг, пилигрим.

— Мы совершили сделку, а потом изменили правила.

— Это не игра.

— Есть только одна игра. Ты сам научил меня. И уж если я выиграл… остальное не имеет значения.

— Я получу то, что мне причитается. — Мамолиан говорил тихо и настойчиво. — Этот вопрос решен.

— Почему ты просто не убьешь меня?

— Ты знаешь меня, Джозеф. Я хочу завершить все чисто. Я даю тебе время закончить земные дела. Подвести итоги, разделаться с обязательствами, вернуть землю тем, у кого ты ее украл.

— Не знал, что ты коммунист.

— Я здесь не для того, чтобы рассуждать о политике. Я пришел, чтобы назвать мои условия.

«Итак, — подумал Уайтхед, — день казни ненадолго откладывается».

Он быстро выбросил из головы все мысли о бегстве, пока Европеец не разгадал их. Мамолиан сунул изувеченную руку в карман пиджака и протянул Уайтхеду большой сложенный конверт:

— Ты распорядишься своим имуществом в строгом соответствии с этими указаниями.

— Все — твоим друзьям, разумеется.

— У меня нет друзей.

— Приятно слышать. — Уайтхед поморщился. — Я рад, что избавлен от них.

— Разве я не предупреждал тебя, что это может стать обременительным?

— Я все брошу. Стану святым, если хочешь. Это удовлетворит тебя?

— Как только ты умрешь, пилигрим, — ответил Европеец.

— Нет.

— Ты и я, вместе.

— Я умру в свой срок, — возразил Уайтхед. — Не в твой.

— Ты не захочешь уходить один.

Призраки позади Европейца становились все беспокойнее. Пар бурлил вокруг них.

— Я никуда не ухожу, — сказал Уайтхед.

Ему показалось, что он различает лица в клубах пара.

«Возможно, дерзить не слишком мудро», — подумал он.

— Но в чем вред?.. — пробормотал он, запнувшись на полуслове.

Свет в сауне мерк. Глаза Мамолиана сверкали в сгущавшемся мраке, а из его горла заструился свет, окрашивая воздух. Призраки с каждой секундой становились все плотнее, вбирая в себя субстанцию этого сияния.

— Остановись! — взмолился Уайтхед, но попытка была напрасной.

Сауна исчезала. Пар извергал тех, кто скрывался в нем. Уайтхед ощущал их колющие взгляды и только сейчас почувствовал себя обнаженным. Он потянулся за полотенцем; когда он встал, Мамолиан исчез. Джо прикрыл полотенцем пах. Он слышал, как призраки из темноты хихикали над его грудью и сморщенными гениталиями, над нелепостью старого тела. Они помнили Уайтхеда в те времена, когда его грудь была широкой, гениталии вызывали зависть, а тело — весьма впечатляющим, в одежде и без нее.

— Мамолиан… — прошептал он в надежде, что Европеец еще может отменить эту напасть, прежде чем она выйдет из-под контроля.

Но никто не отозвался на призыв.

Он неуверенно шагнул к двери по скользким кафельным плитам. Если Европеец удалился, надо просто выйти отсюда, найти Штрауса и комнату, где можно укрыться. Но призраки еще не закончили с ним. Сгустившийся до синевы пар немного приподнялся, и в его глубине что-то замерцало. Вначале Уайтхед не мог ничего разобрать: смутная белизна, мелькающая, как снежные хлопья.

Затем из ниоткуда подул легкий ветер. Он принадлежал прошлому, как и этот запах. Пахло пеплом и кирпичной пылью; грязными людскими телами, не мытыми десятки дней; горелым волосом и злостью. Но среди этих запахов струился еще один. Когда Джо почувствовал его, он понял, что означало мерцание в воздухе. Он снял полотенце с бедер и закрыл им глаза; слезы и мольбы полились потоком.

Но призраки сжались в ничто, неся с собой запах лепестков.

37