Проклятая игра

— Большинство людей с удовольствием согласились бы терпеть столь незначительные неудобства, но забыть о чувстве вины, Энтони. Следовать сокровенным желаниям плоти и не бояться, что тебя заставят пожалеть об этом. Отдохни сегодня. Завтра мы будем заняты, ты и я.

— Чем?

— Мы посетим мистера Уайтхеда.

Мамолиан уже говорил ему об Уайтхеде и о доме с собаками. Европеец получил там серьезные раны: разодранная рука зажила быстро, но поврежденные ткани не восстанавливались. Отвратительные шрамы покрывали его ладонь с обеих сторон, он потерял полтора пальца, а сустав большого уже никогда не сможет нормально двигаться — значит, играть в карты будет сложно. В тот день он вернулся, истерзанный собаками, и рассказал Бриру длинную и жалостливую историю. Нарушенные обещания и обманутое доверие, преступление против дружбы. Европеец плакал, вспоминая об этом, и Брир оценил глубину его боли. Люди презирали их обоих, они сговорились против них, поносили их. Брир вспомнил ту исповедь, и утраченное чувство справедливости вновь пробудилось в его душе. Неужели он, обязанный Европейцу жизнью и рассудком, повернется спиной к своему спасителю? Пожирателю Лезвий стало стыдно.

— Пожалуйста, — взмолился он, полный страстного желания загладить свои ничтожные, жалкие слова. — Позволь мне убить этого человека для тебя.

— Нет, Энтони.

— Я смогу, — настаивал Брир. — Я не боюсь собак. Я не чувствую боли. Я могу убить его в постели.

— Я уверен, ты можешь. И ты, безусловно, нужен мне, чтобы отвлечь собак.

— Я разорву их на куски.

Мамолиан выглядел очень довольным.

— Ты сделаешь это, Энтони. Я ненавижу их породу. Всегда ненавидел. Ты будешь разбираться с ними, пока я перекинусь парой слов с Джозефом.

— Зачем с ним возиться? Он так стар.

— Как и я, — ответил Мамолиан. — Я гораздо старше, чем выгляжу, поверь мне. Но сделка есть сделка.

— Это трудно, — заметил Брир; его глаза сочились слезами.

— Что именно?

— Быть последним из племени.

— О да.

— Надо делать все очень правильно, чтобы твое племя запомнили…

Голос Брира сорвался. Былые славные дела обошли его, не родившегося в великое время. Каково это было, когда миром правили пожиратели лезвий, европейцы и все другие племена? Тот век больше не наступит, говорил Мамолиан.

— Тебя не забудут, — пообещал Европеец.

— Я думаю, забудут.

Европеец поднялся. Он казался выше, чем помнил Брир, и темнее.

— Нужно иметь веру, Энтони. Есть еще много того, к чему можно стремиться.

Брир почувствовал прикосновение к затылку, как будто там присел мотылек и принялся исследовать усиками его шею. Голова загудела, словно в его ушах все надоевшие мухи отложили яйца, а те начали лопаться. Он тряхнул головой, чтобы избавиться от этого ощущения.

— Все в порядке, — услышал он слова Европейца сквозь жужжание мушиных крыльев. — Будь спокоен.

— Мне плохо, — слабо пытался протестовать Брир.

Он надеялся, что его немощь пробудит милосердие Мамолиана. Комната вдруг стала распадаться на части, стены отделились от пола и потолка; шесть сторон серой коробки разваливались по швам, впуская внутрь все виды пустоты. Все исчезло в тумане — мебель, одеяла, даже сам Мамолиан.

— Есть еще много того, к чему можно стремиться.

Брир расслышал, как Европеец повторил свои слова, или это эхо, долетевшее с какого-то далекого обрыва? Его охватил страх. Он ничего не различал на расстоянии вытянутой руки, но знал, что это пространство бесконечно и он заблудился здесь навсегда. Слезы потекли ручьем, а внутренности сжались в комок.

Когда он был готов закричать или сойти с ума, Европеец возник перед ним из пустоты, как молния, прояснив его помраченное сознание. Брир увидел трансформацию этого человека; перед ним предстал источник всех мух, всех мучительных лет и убийственных зим, всех потерь и всех страхов. Он плыл в воздухе и был совершенно обнажен — более обнажен, чем позволено человеку, как будто снял с себя саму жизнь. И он протягивал Бриру свою надежную руку. В руке была игральная кость с вырезанными лицами людей, которых Брир почти узнал. Последний Европеец наклонился и бросил кость с лицами в пустоту, а где-то рядом существо с пламенем вместо головы рыдало и рыдало, пока все вокруг не утонуло в слезах.

35